Пожар способствовал

Фантастическая повесть Рея Брэдбери, написанная в 50-х годах прошлого века, обрела свою сценическую жизнь не просто в переводе Татьяны Шинкарь, но в инсценировке, сделанной самим режиссером-постановщиком Адольфом Шапиро. И настолько "обрусела", что, кажется, только имена героев (Гарри, Битти, Фабер) напоминают о том, что оригинал писался американцем. Антиутопия великого фантаста, разумеется, и в момент своего создания не была сюжетом местного значения. Да и обращались к ней в последующие годы кинематографисты и театры разных стран. Но нынешнее обращение к этому тексту Адольфа Шапиро - акт прямого высказывания на социально-политическую тему. В принципе, такого рода театр никогда не значился в приоритетах этого режиссера. И хотя асоциальным Шапиро тоже никогда не был, но гражданские мотивы в его спектаклях возникали опосредованно, растворялись либо в ловко придуманной театральной игре, либо в своевременно и зорко прочитанном классическом тексте. Однако на этот раз режиссер высказался прямо в лоб. В недавнем интервью нашей газете он предупредил об этом, признался, что надоело молчать, что в годы цензуры наш театр почему-то считал своим долгом говорить об общественных проблемах, а ныне потерял к этому интерес. Напомним, что речь в повести идет о тоталитарном социуме, где благодаря высоким технологиям происходит к тому же и ловко организованное нивелирование личности. Пожарники повсеместно жгут книги - такова государственная установка на обывателя, поглощающего навязанные ему аудио-, видеопродукты. А оставшиеся еще умники-книгочеи отправлены в разряд персон, опасных для режима. Так, американский писатель еще в середине ХХ века предчувствовал за торжеством технологий и изобилием потребительского рынка неминуемую гибель личностного начала. Но Брэдбери был не только выдающимся фантастом, он был поэтом и романтиком. Пух одуванчика или роса на утренней траве значат в его книгах не менее, чем какое-нибудь социально-научное прозрение. Сегодня, читая его книги и отдавая, конечно, должное гениальной прозорливости, впитываешь прежде всего атмосферные вещи, лирику и драматизм повествования. К слову, технократический социум и обезличка индивидуума - темы, прочно унаследованные и широко развитые западным искусством последующих лет. Так, новый театр одной из главных своих тем заявляет потерю человеком самоидентификации, и причинно-следственные связи здесь очевидны. Брэдбери творил в демократической Америке, а у нас, в несвободном СССР, социальные антиутопии писали братья Стругацкие. И те, и другие книжки ныне читаются как очень сильное, талантливое, но все же ретро. Спектакль Театра "Et Сetera" - тоже своего рода ретро, хотя в искренности и определенности высказывания ему не откажешь. Главного героя, совершающего путь от послушного исполнителя к сознательному бунтарю, играет замечательный эстонский актер и режиссер Эльмо Нюганен. Умника-профессора Фабера - тоже замечательный артист из Санкт-Петербурга Сергей Дрейден. Наконец, брандмейстера Битти, палача и образованного циника, точно и темпераментно воплощает Виктор Вержбицкий. Впрочем, к женщинам в спектакле (жена - Марина Чуракова, девушка - Мария Скосырева) тоже нет никаких претензий. В качестве сценографа выступил знаменитый художник-скульптор Борис Заборов, и доза фантастики, всяких знаков продвинутых технологий в его декорации весьма деликатна. Основная нагрузка - на огромных экранах, которые (прямо по букве Брэдбери) с трех сторон окружают жилище главного героя. В виртуальную жизнь этих экранов целиком погружена жена Монтэга. Она поглощает все эти латиноамериканские страсти, рекламные призывы и виды подводного царства. Последние, впрочем, явно несут особый смысл, ибо бездумная жизнь обывателей буквально рифмуется с миром черепах, рыб и моллюсков, красиво и бессмысленно передвигающихся по экранам. Две подруги, пришедшие в гости, одеты в экзотические наряды, обликом сильно смахивающие на медуз. Но именно этим экземплярам вложены в уста самые распрямые речи на злобу дня. Наши медузы заявляют, что любят Президента и голосуют только за него. Впрочем, и других актуальных дописок в пьесе и спектакле Адольфа Шапиро немало. Дрейден играет Фабера абсолютно узнаваемым российским интеллигентом с диссидентским прошлым. Он втолковывает Гарри Монтэгу, что культуре и разуму в этой стране приходит конец и даже лучшие режиссеры вынуждены из нее уехать (тут, конечно, вспоминается вынужденный отъезд Анатолия Васильева, по факту которого сам Адольф Шапиро не раз высказывался весьма откровенно). Цитаты из русских классиков тоже рассыпаны здесь повсюду, причем самые расхожие и узнаваемые: "Из искры возгорится пламя", "Над седой равниной моря ветер тучи собирает" и т.п. Начитанный каратель Битти, впрочем, легко цитирует и Шекспира, а Монтэг - Ходасевича. Стоит ли объяснять, что таким прямым манером зрителю подаются и конкретное место действия спектакля, и процессы, происходящие с общественным сознанием и с культурой в нашем обществе неразвитого капитализма. Адольф Шапиро прежде избегал прямых аналогий, но нынче выплеснул их на сцену с каким-то даже неожиданным отчаянием. С верой, что подобное прямое высказывание есть задача театра. И вспоминается, как всего несколько лет назад этот же режиссер показал в Москве свою таллинскую постановку "Отцов и детей" Тургенева - потрясающе точный, красивый и горький рассказ об отмирании базовых ценностей, об уходящей натуре. Парадокс, но спектакль, где не было вписано ни одной "актуальной" реплики, не сделано ни одного прямого выпада, звучал убедительно и абсолютно современно. А повесть Брэдбери, подвергшаяся жесткой переделке на злобу дня, выглядит архаичной, звучит досадно для тонкого режиссера и поэтичного автора лобовым театральным актом. Дело на самом деле не в конкретно взятой постановке, но в общем состоянии гражданской идеи нашего нынешнего театра. Новый западный театр, к примеру, практикует прямое высказывание по конкретным, часто локальным проблемам социума. В нашем театре подобное приживается плохо, причем не только у старших, но и у молодых. Сказывается иная театральная природа, да и привычка выходить на более высокие обобщения берет свое. В то же время, упражняясь в коммерческой развлекухе, наш театр в массе своей вообще потерял социальный слух. А те стойкие единицы, что все еще желают "написать поперек" этого процесса ("бери линованную бумагу и пиши поперек" - выражение Брэдбери), пользуются пока что старой каллиграфией.