«БУРЯ» В Еt Cetera

Какой силой аргументации, какой пассионарностью должен обладать Александр Калягин, чтобы - после двухлетнего бойкота - убедить Роберта Стуруа вернуть Москву в реестр его театральных столиц. Мы дождались.«Буря» не только квинтэссенция творчества Уильяма Шекспира. На сцене «Et Cetera», Стуруа привносит в неё автобиографические мотивы. Ибо пьеса эта о всепроще­нии и попытке вернуться. А так же о несовершенстве, и упорствующей подлости «Homo sapiens». Прототипом Просперо, конечно же, является Стуруа. Калягин и похож на него. Такой же коренастый, несколько постаревший, седой. Весь в чёрном выцветшем и выли­нявшем одеянии. Со скептическим, скучающим выраже­ньем лица. Его жилище - почти стерильная лаборатория аскета. Его жизнь - бесконечный эксперимент. Пустующий каби­нет, белые пол и стены. Немного мебели, стены в которых отражаются облака, окно в торцовой стене, открывающее вид на океан. Отчего-то вспомнились «Стулья»: где за окном точно так же - до самого горизонта - море. И одиночество. Ко­нечно, весь мир склонился к ногам Просперо. Но Ариэль (Н. Благих) - это дух, Калибан (В. Скворцов) - почти не человек, а природа послушная желаниям. Этим же легко объяснима марионеточная пластика вновь прибывшего на остров контингента. То прерыви­стая, то зависающее-медлительная, то внезапная, резкая со стоп-кадром движений. Каждый персонаж - беспо­мощная марионетка в руках Просперо! Он и сам привязан к ним, как кукольник к собственным марионеткам....Итак, комната без излишеств и без уюта. Белый мраморный пол, белые стены и потолок. Белые стены работают ещё и экраном. По ним бегут волны и облака, на них отражаются тени деревьев, в какой-то миг они покры­ваются загадочными письменами и формулами. Окно - картина в торцовой стене так же оказывается проекцией. Слева, вдоль уходящей стены, - сколоченный из досок, простой – проще некуда! - чёрный, заваленный книгами стол. В глубине писсуар, справа, почти у рампы, висит умывальник. По обе стороны сцены, возле дверей, стоят высокие лестницы, словно ведущие в небеса. А прямо на полу, впереди по центру, сплочённой группкой, расставле­ны хрустальные графины, бокалы... Хрусталь настоящий - Ариэль выстукивает на них божественную мелодию. Ариэль настолько легок, изящен ... его движения столь грациозны, что даже самому суровому зрителю трудно не признать в нем дух воздуха. Внезапно окно увеличива­ется в размерах, теряет резкие очертания, приближается к нам... За окном различимо растущее беспокойство моря. Бегут тучи, поднимаются волны... Ба... А это что за утлый кораблик на горизонте? Он кажется игрушкой в руках Просперо. Тот внимательно разглядывает всех на его борту, и, вдруг, с силой бросает в пучину. Вздымаю­щаяся волна подхватывает суденышко. Оглушает гроза, слепят молнии, бушующая стихия вот-вот доберётся до зрителей. Падают и катятся по палубе пассажиры. Всем грозит смерть... Художник по свету Глеб Фильштинский, а это значит игра света и цвета, мгновенная смена театральных и киноэффектов (наплывающий на зрителя передний план), открывающаяся в глубину светящаяся бесконечность пространства, резкая смена настроений зала и сцены. В предельно очищенном пространстве, все это становится полноправным действующим лицом постановки. Очаро­вательна сцена, когда в комнату врывается перепуганная дочка Просперо (О. Котельникова) в детской рубашке, с растрёпанными косичками и с мягким мишкой в руках. Она кричит отцу, чтобы он немедленно остановил бурю, что все погибли, что корабль разбит... (Так в «Шейлоке», поставленном здесь же, почти тем же составом, дочка Шейлока Джессика выходит на сцену девочкой, обсасывающей палочку "Чупа-чупс"...) ...Пыта­ясь утешить Миранду, повторяя: «Я жизнь им сохранил», начинает рассказ Просперо о своем прошлом. Повествование вдруг обрывается. Миранда взрослеет. Первая кровь заливает ее коленки - она испуганно хватается за подол. Нежно и очень бережно Ариэль подхватывает и укладывает Миранду в землю, как будто сеет зернышко. Она и поднимается из земли совершенной иной. Распушенные струящиеся локоны, платье, в котором не пойти под венец... Миранда созрела для любви. Не удивительно, что увидав Фердинанда (С. Давыдов), тотчас полюбила его. Ариэль застывает в воздухе влюблёнными... Акт следующий. ...На сколоченном ложе неаполитанского Короля (В. Захаров) на берег вносит его команда. Почти все при полном параде. На многих кители, шитые галунами. Один из персонажей замечает внезапно, что их одежда, невзирая на бурю, все так же нова и ярка. На Алонзо капитанский китель. На синем фоне его позументы выглядят весьма достойно. Но так же богато выглядят позументы Гонзало, Антонио, Себастьяна (А. Никифоров, А.Доронин и К. Лоскутов)... Да здесь целая рать претендентов на престол! Величественно и кукольно Алонзо взмахивает руками и скорбно кривит рот. Он уверен, что сын погиб и оплакивает потерю. Но их удел: интриги и заговоры. Они двигаются вприпрыжку и нелепо размахивают руками. Ни дать, ни взять - марионетки на ниточках. В какой-то миг, наблюдающий за ними Просперо, вообще их возможности двигаться. Они глупо застывают в стоп-кадре. А в то же время в другой части острова, спасшиеся чудом, слуги Тринкуло и Стефано (А. Кондаков, А. Осипов) замышляют убийство Просперо. Но Стефано слишком пьян, а Тринкуло слишком жаден, чтобы быть серьёзной жизни волшебника. В какой-то миг, обезумев от восторга и лизоблюдства, привязанный длинным канатом к Тринкуло, Калибан скачет-танцует в замкнутом круге, восторженно выкрикивая обрывки мечтаний. Кому по­клоняется Калибан? Впрочем, он и сам до конца не знает. Мы видим всех трёх глазами Просперо. Тринкуло, - слов­но тень, во фраке и чёрном цилиндре, Стефано - клоун, посмешище, в ярко красном парике и коротких штанах. Их жесты размыты и нелепы, их походка неуверенна и пьяна. Это действительно смешно. Только становится очевидной досада и печаль постановщика - с прибытием этих «Homo sapiens» на остров - всюду грязь, козни и происки. Только Миранда и Фердинанд... В каждом спектакле Стуруа одежда отражает вну­тренний мир героя. Так было в «Ожидании Годо», в «Сладковато-печальном запахе ванили», в «Гамлете»... Так и сейчас. В первой команде все в позументах, и каж­дый полагал себя выше других. С другой компанией тоже все ясно. Лишь Миранда и Фердинанд в своих белых одеждах непорочны, как дети. ...При выходе Фердинанда на сцену возникает впечат­ление, что его путь ведёт на Голгофу. С трудом удержива­ет он на плечах, точно собственный крест, тяжеленную балку. Но и падая от усталости, Фердинанд вспоминает только Миранду. А она уже заботливо расстилает плащ, предлагая прилечь возлюбленному. И когда влюбленные вдруг зависают над сценой, чудится перед нами цитата с шагаловского полотна. Стуруа всемирный художник, в своих ладонях он держит вселенную. В «Буре» мы встречаем цитаты Рабле и шекспировских драм, театр абсурда, Шагала... ...Почему же, зная всё, Просперо и Стуруа прощают своих героев?