Мы - марионетки в чьих-то руках

«Мы созданы из вещества того же, что наши сны», - произносит Просперо ближе к финалу «Бури», и Роберт Стуруа понимает это почти дословно. Если это место действия, это бушующее море, этот тонущий кораблик и материальны, то несомненно они созданы из того же вещества, что и сны.

 За считанные минуты до премьеры в Буэнос-Айресе Стуруа признаёт, что немного устал. Для коллектива российского театра Et Cetera, художественным руководителем которого является Александр Калягин (он исполнял роль Просперо на московской премьере в 2012) это была долгая неделя репетиций, уходящих далеко за полночь.

 Стуруа приехал на интервью во всём чёрном, с одним лишь цветовым акцентом – кепкой с вышитой надписью «Роберт». Это подарок Ренаты Шусейм, художника по костюмам, работавшей над пьесой «Траур к лицу Электре», которую грузинский режиссёр поставил с местной труппой в Буэнос-Айресе в прошлом году. До того почти десятилетие Стуруа не был в Аргентине, но в нашей стране он известен своими превосходными постановками ещё с конца 80-ых годов. С грузинским театром им.Руставели он представлял «Ричарда III» и «Кавказский меловой круг», которые заворожили местную публику. Пленённый ею, Стуруа вернулся вновь, чтобы возглавить коллектив аргентинских актёров. Результатом этой работы стали «Мамаша Кураж и её дети» (1989), «Сны Симоны Машар» (1996), «Шейлок», интерпретация «Венецианского купца» (1999) и «Карьера Артуро Уи» (2005).

На сей раз адаптация Стуруа сжата по времени: первоначальные пять актов сокращены до одного, который длится немногим более полутора часов. События происходят стремительно, порой даже слишком, однако повествование ничего не теряет. Будто сквозь сон мы видим основы сюжета: предательство и жажда мести, а также раскаяние и прощение. Здесь нам закрадывается мысль о, что человеческую природу изменить нельзя. Поэтому Просперо отрекается от магии. Но если голосом Просперо говорит Шекспир, как полагают его критики, то магия Шекспира – это театр, и совершенно точно отречься от него невозможно. Шекспир это знал, как знает это и Стуруа: «Театр может показать, что есть добро и что есть зло, но изменить человека он не может».

- Из 37 произведений Шекспира Вы поставили 17. Чем Вас привлекает этот автор золотого века английской литературы?

 - Классические пьесы Шекспира сегодня гораздо более актуальны, чем современные произведения. Моя идея заключается в том, чтобы донести искусство Шекспира до современного зрителя, ведь эти с этими же проблемами мы сталкиваемся ежедневно. В нашей постановке главного героя предаёт и изгоняет из города родной брат. Предательство, подобное этому, всегда будет существовать. Так же, как и желание отомстить. Однако Просперо находит в себе силы, чтобы простить своих врагов. Всё это касается современной жизни: конфликты, войны начинаются с нежелания прощать. Мы никогда не сможем прощать на таком глобальном уровне.

- Как Просперо, или даже Шекспир, Вы полагаете, что человеческую природу нельзя изменить?

 - Нельзя. Когда я ставлю диктатора «Ричада III», «ричарды» составляют 90% публики. Это необязательно преступники, обычные люди могут быть такими же ужасными, как он. Тем не менее, находясь по другую сторону, в партере, они напуганы. Но на следующий день после спектакля они не начнут меняться, они останутся «ричардами». Театр может показать, что есть добро и что есть зло, но изменить человека он не может. Я не идеалист и не считаю, что театр может что-то изменить в жизни общества. Мы всегда забываем, что театр – это искусство, а не социальное явление.

- В ваших режиссёрских работах часто встречаются тираны. Говорят, что режиссёр выплёскивает своё тщеславие на сцену.

- Возможно. Тиран как альтер эго режиссёра.

- Вы видите в себе тирана?

- Я считаю себя бархатным диктатором. Сначала я очень мягкий, но в конце концов становлюсь диктатором.

- Что Вы, как режиссёр, ищете?

- Не знаю. Я играю в театр, как играют дети, когда придумывают себе новый мир. Это единственное место, где я могу играть так, как мне захочется.

- Самый частый жанр вашего прочтения классики – фарс. Преступление уже не столь эффектно как раньше?

- Я всегда ставлю трагифарс. Жестокость ежедневно освещают СМИ, никакая серьёзность уже не даёт эффекта. Поэтому приходится искать другой подход к подобным спектаклям.

 - В современном российском театре осталось что-нибудь от коммунистического прошлого, когда театр был неотделим от Партии?

 - Нет. С изменением структуры власти театр коммерциализировался. Чтобы купить билет нужно заплатить большие деньги, так как государственное субсидирование находится на низком уровне. Театру приходится держаться на плаву за счёт собственных средств. Но народ идёт не в театр, а в кино, смотрит телесериалы. В любом случае, мне не ясно, что понимать под словом «народ». В «Юлии Цезаре», премьеру которого я дал в Грузии, один из персонажей задаётся вопросом, что есть народ и сам себе отвечает: «Народ – толпа, народ – ничтожен, он будет делать то, что скажут». В таком случае политикам удаётся добиваться своих целей: они говорят, что трудятся во благо народа, а работают на собственное благо. На улицах ничего не меняется. Люди выходят с протестами, но ничего не меняется.

- А каким образом можно всё изменить?

 - Только революция.

- А что есть революция в современном понимании?

- Убивать, убивать и ещё раз убивать своих врагов, чтобы прийти к власти.

- Думаете, что так что-то изменится?

 - Нет. История возьмёт своё. Что может изменить человек в этом мире? Ничего. Человек – это игрушка, марионетка в чьих-то руках. Положим, вы начнёте воевать. Что можем изменить мы? Ничего. Поэтому нужно заниматься театральным искусством, жить, любить, чувствовать.

 - Вы индивидуалист?

- Как раз наоборот. Каждый должен жить своей жизнью и позволить это делать другим.

 - Вы как-то говорили о том, что мечтали переехать в Аргентину. Всё ещё мечтаете об этом?

- Я бы хотел завершить свой жизненный путь здесь, умереть как слон, который умирает в одиночестве, когда приходит время. Я мог бы спокойно провести свою старость. Угасая.