У них любят погорячее

Этот спектакль в привычном московском театральном контексте выглядит необычно, с какой стороны ни взгляни. Пьесу написал и поставил канадский режиссер ливанского происхождения Важди Муавад. Ее содержание отсылает одновременно и к античной трагедии, в особенности к «Царю Эдипу», и к весьма популярным сейчас на Западе театральным высказываниям на острые социально-политические темы. И если совместное творчество варягов с русскими артистами сегодня не такая уж и редкость, то искренние, темпераментные сценические воззвания к социальной совести современников наш театр упорно не жалует. В «Пожарах» между тем речь идет о реальных жутких событиях, происходящих на мусульманских территориях, звучит неприкрытая, почти декларативная попытка примирить Восток и Запад. Но «античная» составляющая, то есть запутанная, полная невероятных тайных подоплек история героев, увеличивает внутренний объем пьесы. Прямой, агитационный посыл перемешивается в ней с витиеватым детективным сюжетом и цветистыми красотами текстов, в которых, конечно же, сказывается восточное происхождение Муавада (русский перевод Т. Уманской). Собственно, и эдипова тема имеет исток не только в античной, но и в древних восточных культурах. Этот густой коктейль из прямых социальных высказываний и пряных восточных сладостей, заключенный к тому же в стильный, современный постановочный «сосуд», — диковина для потребителей отечественной театральной продукции. Художник Изабель Ларивьер, работавшая и со знаменитым канадским режиссером Робером Лепажем, организует на сцене лаконичный мир: полупрозрачный стеклянный задник, живая вода, скупые европейские аксессуары и редкие яркие пятна восточных тканей. Муавад-режиссер работает в традициях западного сценического минимализма и довольно ловко вписывает в него истинно восточные хитросплетения событий и узорчатые словеса. Если бы не этот вполне продвинутый стиль самой постановки, мы бы имели законченную мыльную оперу или индийское кино. Брат и сестра получают от нотариуса завещание покойной матери, согласно которому должны отыскать еще одного своего брата и передать ему материнские письма. Поиски заставляют детей окунуться в прошлое родителей и обнаружить там леденящие душу события. Мать скиталась по опаленному гражданской войной Ливану, попала в тюрьму, где боевики насиловали узниц, а едва родившихся детей отправляли на тот свет. Брат и сестра тоже были плодами насилия, но уцелели чудом — охранник отдал малышей пастуху (Софокл и другие древние авторы вспоминаются с ходу). После пережитых ужасов несчастная мать до самой своей смерти держит обет молчания. В довершение ко всему становится известно, что самый первый ее ребенок, которого у нее отняли сразу после рождения, и есть тот самый головорез-насильник, таким образом, брат и сестра являются одновременно его детьми и кровными родственниками. Из всего этого вышел бы классный телесюжет для домохозяек, серий эдак на девяносто. Да с восточной окраской, с мощным сантиментом, с поэтическими страстями монологов, с пафосом сопротивления и страдания. К чести драматурга Важди Муавада, его письмо отмечено талантом, он в ладах и с поэзией, и с интригой. К чести же Муавада-режиссера — свободное владение пространством игры, в котором он умело размещает весь этот невероятный наворот событий. Артистам Театра “Et Cetera”, что и говорить, достался весьма непривычный материал. Большинству актрис (Татьяна Владимирова, Марина Чуракова, Наталья Ноздрина, Мария Скосырева) надо играть мусульманских женщин, «дать» и страдание, и скорбь, и пожар социального гнева, соблюдая при этом некое все же не свойственное Европе целомудрие в проявлении эмоций. Пока что в результате (тут, возможно, надо еще обыграться) получаются нажим и надрыв. Брату (Амаду Мамадаков) и сестре (Наталия Житкова), казалось бы, проще — их герои живут далеко от исторической родины, в каком-нибудь франкоязычном городе. Но зато у них — эдипов комплекс, странно молчащая мать, неизвестный отец, а теперь еще — груз расследования, результат которого не всякая психика выдержит. И вот артисты снова форсируют голос, тянут жилы до хрипоты, что создает на сцене почти постоянное ощущение истерики. Один лишь нотариус Лебель — Сергей Тонгур тих, бесконечно добр и деликатен, словно андерсеновский сказочник. Трудно сказать, воспламенят ли эти «Пожары» сердца московской публики. Но тут важнее соображения иного порядка. Сама судьба Муавада, который в восьмилетнем возрасте уехал с семьей в Париж из охваченного войной Ливана, не идет в сравнение с судьбами наших режиссеров молодого и среднего поколения. Сказано, не дай бог, не в укор последним. Но в случае с Муавадом, очевидно, и пепел соотечественников стучит в его сердце, и последующая жизнь во Франции и Канаде приучила его к социальной ориентированности. Театр благополучного цивилизованного мира сплошь и рядом озабочен мировыми проблемами, в то время как театр нестабильной России не знает, как со своими-то разобраться. Нам эта самая Гекуба ни к чему. Имея в собственных границах и «пожары», и конфликты Востока с Западом, мы откликаемся на них однотипными потоками телесериальной жвачки. Театр же или презрительно отмежевывается, или одевает в камуфляж римских полководцев (см. «Антоний & Клеопатра»), или, в лучшем случае, издает по этому поводу пубертатный «новодрамовский» писк. Театральное же сочинение Важди Муавада — плод вполне зрелый, отмеченный и гражданской позицией, и опытом, и дарованием. Хотя, на наш театральный взгляд, имеет вкус весьма специфический.