У кого чего болит, тот о том не говорит

Постановка «Шейлока» в театре «Эт сетера» была обречена на успех: лихо закрученная интрига, режиссура Роберта Стуруа с его инстинктивным чувством сцены, когда каждый стул — декорация, а каждый статист — драматическое лицо. Актер милостью божьей Александр Калягин в окружении профессиональной труппы; изысканно-символическое оформление Георгия Алекси-Месхишвили и афористичная музыка Гии Канчели.И если бы не тот черный ящик — театральный зал, он же - общество в миниатюре, то авторы могли бы праздновать победу. Предсказания не сбылись, публика вела себя как на двухсотом спектакле — вежливо и заинтересованно. Полного единения зала с артистами не случилось: центральный монолог Шейлока слушали равнодушно, дежурно аплодируя без должного сострадания. Комментируя ситуацию, Александр Калягин сказал: «Атмосфера публичности рождает совсем не ту реакцию, которую мы хотели, создает обстановку, во многом для нас неожиданную…»Где ж восторг, положенный в награду артистам и режиссеру? Почему высококлассный спектакль получает оценку, которая в переводе на школьный язык звучит как «хорошо с минусом»? Импровизированный социологический анализ показывает: великий Шекспир, а вслед за ним и Роберт Стуруа наступили российскому обществу «на любимую мозоль», то есть пресловутый «пятый пункт». Противостояние еврея-ростовщика Шейлока и венецианского купца Антонио создало конфликт, выходящий за рамки сцены и искусства вообще.Либеральная интеллигенция как бы предъявляет претензии самому Шекспиру, который четыреста лет назад разразился антисемитской тирадой в пяти действиях. От лица этой части зала высказался театральный критик Виталий Вульф: «Я очень не люблю эту пьесу. Так часто слышать со сцены слово „жид“ мне просто неприятно. Сейчас не самое подходящее время для этой пьесы, в которой антисемитизм слишком силен. По-моему, его хватает и так».Другая часть публики — «прагматики» — вообще отрицает проблему, утратившую актуальность. Представительница этой части зала заявила: «После холокоста антисемитские высказывания недопустимы в приличном обществе. Ты у себя дома можешь думать, что хочешь. По законам политкорректности этот вопрос уже изъят из публичного обращения. Я, собственно, не понимаю, зачем этот спектакль нужен». Третьи же - «болото», — кажется, не утратившие «инстинкт Макашова», стыдливо подхихикивали во время действия и ушли, так и не поняв, зачем нужно было говорить про еврея-барыгу.Истина же в том, что ни Шекспир, ни Стуруа «пятым пунктом» свою фантазию не ограничили. Поэту Возрождения рыцарственный Антонио, широкая натура и друг всех своих друзей, во сто крат милее крохобора Шейлока, выделывающего дукаты из вдовьих слез. Его еврейство — не более чем эмблема профессии времен нарождающегося капитализма, глубоко чуждого свободному духу Ренессанса. Конфликт «Венецианского купца» — это конфликт двух эпох — уходящего века Елизаветы с его культом любви и сво бодных искусств и приходящего века Кромвеля, века пуританского и буржуазного. Хотя о дремучем антисемитизме Шекспира вряд ли можно говорить серьезно, поскольку любовь его к Шейлоку как человеку (но не ростовщику) очевидна из центрального монолога героя о евреях.В согласии с жанром оригинала, обозначенным у автора как «комедия», Роберт Стуруа поставил спектакль, который смотрится на одном дыхании и профанами, и знатоками. Отработанные жесты и мизансцены казались результатом сиюминутной импровизации, и атмосфера игры завораживала, как в детстве на «Синей птице». «Офисное» оформление спектакля лишь обостряло впечатление, не шокируя и не создавая натужности, чем иной раз грешат любители «модернизации классики». Калягин-Шейлок создал театральный шедевр, а партнеры по сцене аккомпанировали маэстро в меру своих сил. Переодевание в современный костюм «обнажило» шекспировских героев. Стареющий ипохондрик Антонио слонялся по сцене, сам себе надоевший (А. Филиппенко). Жуир и герой-любовник Бассанио (А. Завьялов) превратился в этакого «мальчика-мажора», кривляку и хвастунишку, которого хватило только на то, чтоб выгодно жениться. Дуреха Джессика, дочь Шейлока (М. Скосырева),. украсила себя кражей папашиных драгоценностей и побегом с таким же дурнем велосипедистом Лоренцо. На фоне толпы праздношатающихся бездельников финансовый магнат Шейлок выглядел «лучом света в темном царстве», единственным живым человеком среди разодетых марионеток.И он бросил им перчатку, желая смыть нанесенное Антонио оскорбление его же кровью. Намерение, похвальное для благородного сеньора. Но для еврея?! Шекспир лишь посмеялся над Шейлоком, Роберт Стуруа вручил ему лавры победителя, отказавшись от шекспировского финала и заменив его грандиозной сценой суда и величественной немой сценой. В спектакле «Шейлок» герой добился невозможного: он проиграл по очкам, но выиграл морально. Напугав Антонио и ему подобных, он заставил принимать себя всерьез. Он, презираемый и гонимый, взял верх над сеньорами по рождению: угнетенный поменялся местами с угнетателем, раб — с господином.Авторы спектакля влились в хор современных классиков, считающих, что главной в постфашистском мире стала тема насилия, палача и жертвы. Комедийная форма спектакля не заслоняет тему бунта слабого, в то время как еврейский вопрос и для Шекспира, и для театра — сугубо частный повод, позволяющий вести речь о глобальных проблемах.Судя по реакции зала, наша публика к шекспировскому масштабу пока не готова и с легкостью откликается на слово «жид». Реакция на спектакль «Шейлок» говорит о болезни общества, где вопреки всем правилам цивилизованного мира запись в графе «национальность» имеет этнический смысл. Поэтому, когда возникает еврейская тема, то ни о какой философии и эстетике речи уже не идет. Лекарство от этой болезни — развитие гражданского общества, где «нет ни эллина, ни иудея». А пока, по выражению Роберта Стуруа, «единственное средство бороться со злом, наверное, говорить о нем».