Подписка на новости
Поиск по сайту
Версия для слабовидящих
Заказ билетов:
+7 (495) 781 781 1
Пушкинская карта

МОСКОВСКИЙ ТЕАТР «Et Cetera»

Et Cetera

художественный руководитель александр калягин

главный режиссер Роберт Стуруа

Пресса

Сюжет удался

Дина Годер
"Еженедельный журнал" , 15.11.2001
Дмитрий Бертман режиссер знаменитый. Он любит у себя в «Геликон-опере» самую уважаемую классику как-нибудь так с ног на голову поставить, чтобы оперные критики только охали, да крестились, зато зрители были бы довольны. Да и премии за оперную режиссуру он получает исправно. Критики драматического театра, слушая жалобы оперных на то, что «Бертман опять все опошлил», что у него Кармен — девчонка с бензоколонки, Аиду водят на поводке, а Катерину Измайлову держат в железной клетке, только посмеивались: «Подумаешь, попса! Да вы режиссеров драмы давно не видели». И вот привел бог Бертмана в драматическом театре увидеть. Правда, со своим материалом — с мюзиклом, да уж теперь это не имеет значения. Проект был амбициозным — беспроигрышная «Моя прекрасная леди» в драматическом театре, с молодыми актерами обещала стать хитом. Перво-наперво режиссер решил пьесу переиначить. Вернее, не «Пигмалиона» Шоу, а то либретто, которое когда-то было написано для мюзикла Лоу. Для переделки режиссер пригласил Ксению Драгунскую, написавшую немало милых, сентиментальных пьес. И уж не знаю, в чем тут дело — в заказе или в исполнении, но даже сам сюжет преобразился всем на удивление. Речь идет о девахе-продавщице Лизе Дулиной с платформы «Серп и молот», которую позвал в Лондон профессор-славист Хиггинс, чтобы продемонстрировать студентам ее чудовищный сленг. А потом на спор за полгода сделал из нее аристократическую англичанку, блистающую на посольском вечере. Девица, натурально, стала нежная, как барышня, по-английски декламировала «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать» и от профессорского равнодушия уехала прямо в бальном платье и бриллиантах на родной «Серп и молот». А там стояла, скорбная, под падающим снегом, глядя на родные пейзажи и не реагируя ни на его призывы вернуться, ни на слезы пьяного студента Фредди, который от любви завербовался в Россию строителем («Лиза, меня колбасит не по-детски!»). И пока Хиггинс не догадался из Лондона прокричать в трубку: «Лиза, осчастливьте меня, я прошу вашей руки», она все страдала в бриллиантах. Плакали и Шоу, и Лоу. В общем, сюжет удался. Там было еще много всяких деталей, где режиссура обнялась с драматургией, вроде бабушки Лизы, которая, вопя: «лучшая закуска — кислая капуска», жрала эту самую «капуску» прямо руками и пыталась запихнуть в рот иностранцу. Или чудовищной бабищи с накладным задом, которая изображала жену русского посла, ходила на балу в цветастом платье, раздавала матрешек и кричала пьяным голосом о русской душе. А папаша Дулин, добравшись до Лондона на лыжах, полюбил почему-то черную мисс Пирс и кидался ей на грудь с криками: «Кандалеза!». Кажется, он на ней женился, но этого в суматохе уже нельзя было разобрать. Впрочем, может быть, со всем этим можно было бы что-то сделать, оставив на совести автора, например, страннейшую, без единого простого слова речь Лизы, целиком составленную из настолько разных жаргонизмов, будто ее писали по словарям. Но что делать с тем, что тяжелый кордебалет пляшет совершенно не в такт? Что приглашенный оркестр — «Биг-бэнд Министерства обороны» — своими мощными духовыми заглушает все, что звучит со сцены? Ничего, что у большинства драматических актеров (исключая, пожалуй, Лизу — Наталью Благих) нет голосов, — все равно все поют с радиомикрофонами. Но что делать с тем, что у главных героев вроде Хиггинса или Дулина нет и слуха, и большую часть любимых арий (звучащих, кстати, по-английски) опознаешь буквально к финалу по аккомпанементу? К проблемам такого рода, я думаю, у себя в опере режиссер не привык. Привыкать придется зрителям. А в том, что они придут, сомневаться не приходится. Многие захотят услышать, как под прелестную музыку Лоу красивая девушка поет, что она может танцевать всю ночь. Все остальное будет для них сюрпризом.