24.11.2019
Березовский в Калягинске
Нелли Закирова ,
радио "Эхо Москвы"
01.11.2019
Утраченные иллюзии
Ольга Игнатюк ,
Театральная афиша столицы
25.10.2019
По ком звонит… телефон
Светлана Шунейко ,
Комсомольская правда (Калининград)
11.10.2019
В театре Калягина поставили «Мою жизнь» Чехова
Александр Трегубов ,
Московский комсомолец
04.07.2019
Все так, как вы хотите видеть
Екатерина Дмитриевская ,
Экран и сцена
28.05.2019
СТС Кузбасс: актёры театра "Et Cetera" побывали на лучшем угольном предприятии Кузбасса
СТС Кузбасс
01.04.2019
Секрет ее молодости
Амалия Абазян ,
Театральная афиша столицы
01.03.2019
«Дай же ты всем понемногу…»
Наталья Старосельская ,
Страстной бульвар, 10
01.03.2019
Не буди лихо
Ольга Смирнова ,
Театральная афиша столицы
15.02.2019
Ваше благородие, господин юбиляр
Екатерина Дмитриевская ,
Экран и сцена
13.02.2019
Премьера комедии «Утро туманное» состоялась в театре Et Cetera
Анжелика Заозерская ,
Вечерняя Москва
05.02.2019
Туманность Рустама: Соавтор "Белого солнца пустыни" поставил пьесу в "Et Cetera"
Ирина Корнеева ,
Российская газета
Пресса
2019
2018
2017
2016
2015
2014
2013
2012
2011
2010
2009
2008
2007
2006
2005
2004
2003
2002
2001
2000
1999
1998
1997
1996
1995
1994
1993
Петер Штайн под шапкой Мономаха
Елена Дьякова
"Новая газета" ,
19.01.2015
Спектакль живого классика немецкой сцены вышел на сцену Et cetera 17 января — при полном стечении театральной Москвы в партере. Бориса предполагал играть Александр Калягин — но передал роль мэтру Вахтанговского театра Владимиру Симонову. Григорий Отрепьев — актер Et cetera Сергей Давыдов. Пимен — Борис Плотников, один из лучших актеров МХТ им. А.П. Чехова. Сценограф — Фердинанд Вегербауэр, соавтор Петера Штайна в 25 спектаклях, включая часть легендарных чеховских постановок.
«Режиссеру… нужна вера в способность актеров, и он должен найти… режиссерское решение, которое позволит выстроить плавную последовательность сцен. Все остальное обеспечит автор», — говорил Штайн о своем московском «Годунове». Еще одно (и весьма важное!) замечание режиссера: «Народные сцены у Пушкина не разработаны, только обозначены. …Их можно сделать комическими». Их и попытались сделать комическими…
Каков вышел образ «Комедии о настоящей беде Московскому Государству»? Странен.
В «Годунове» Штайна сохранены все сцены трагедии — и все ее персонажи, включая сына Курбского, капитана Маржерета, московского дворянина Рожнова. Никаких заигрываний с современностью, «острых» параллелей, никаких кукишей из кармана пушкинского сюртука. Стильные черные ширмы делят пространство и размечают сцены.
Однако если чеховскую Россию Петер Штайн и его сценографы всегда чувствовали тонко и глубоко, то перед допетровской Русью отступили в некотором смятении. Отсюда и густой этнографизм: картинно веселятся Варлаам и Мисаил в корчме с красоткой-шинкаркой, увешанной лентами и бусами, всю сцену навзрыд плачет и валится на руки Мамке нарумяненная Ксения, устрашают основательностью, мехами и власами толпы бояр — трезвых и пьяных.
Келья Пимена выделена выгородкой — крупной фотокопией старопечатной книги с алой буквицей. Точно воспроизведены и аналой для письма, и лампада. Бутафорская борода Бориса Плотникова, мало не до пояса, — явно тяжела, как вериги. Один из умнейших актеров МХТа в этой декорации напоминает восковую персону монаха-летописца в губернском музее. Все сделано с превеликим уважением к подлинности… Оттого шансов на выживание у подлинности нет.
Через покои Бориса не раз проходит убиенный царевич Димитрий: семилетний мальчик в белой хламиде и шапочке Мономаха. Он щедро расписан алым от горла до подола рубашонки. …Помню: в середине 1970-х стояли мы всем советским народом, в три кольца, вокруг Манежа, стремясь попасть на персональную выставку Ильи Глазунова. Есть у художника и царевич Дмитрий с перерезанным горлом. Но даже у Ильи Сергеевича вышел он менее патетическим.
Тем не менее (может быть, именно от того, что «личное режиссерское прочтение истории» не мешает тексту звучать) на «Годунове» Петера Штайна приходят в голову странные аналогии. Вдруг видишь: «Годунова» написал не только автор «К Чаадаеву», но и будущий автор письма к Чаадаеву 1836 года. Огорчу читателя еще больше: у Штайна вдруг видишь, что «Годунова» написал и будущий автор «Клеветникам России». Нигде не был так одинок, мягок и растерян грешный Борис, как у Владимира Симонова. Нигде он с такой горечью не произносил: «Они ж меня, беснуясь, проклинали!» Нигде еще Отрепьев не был столь откровенной игрушкой чужих геополитических амбиций (в провинциальном изводе Самборского воеводства), как остроглазый, циничный, не порождающий ветер истории, а летящий в его потоке Самозванец в Et сetera. Нигде не звучали так однозначно и жестко слова Отрепьева: «Димитрий я иль нет — что им за дело? Но я предлог раздоров и войны». И нигде не казался таким дураком эмигрант-доброволец Хрущов в шубе, похожей на драповое пальто советских интеллигентов, лепечущий этому, такому Отрепьеву: «Мы из Москвы, опальные, бежали к тебе, наш царь — и за тебя готовы главами лечь…» Ей-богу, на этом спектакле иногда хочется воскликнуть: «Граждане, берегите своих Годуновых!»
Но этот призыв явно обречен. Да, «массовые» сцены в «Годунове»-2015 были бы, возможно, хороши в опере — но не в драме. Проглочены лучшие строки, умильный этнографизм злит. Но — опять же, в этом «Годунове» вдруг видно: на Москве толпа «черни» и толпа бояр — одной породы. Обе несамостоятельны, ненадежны, не закалены в огне личной веры и общей беды.
…И будет им вследствие этого Смутное время — по полной программе.
«Режиссеру… нужна вера в способность актеров, и он должен найти… режиссерское решение, которое позволит выстроить плавную последовательность сцен. Все остальное обеспечит автор», — говорил Штайн о своем московском «Годунове». Еще одно (и весьма важное!) замечание режиссера: «Народные сцены у Пушкина не разработаны, только обозначены. …Их можно сделать комическими». Их и попытались сделать комическими…
Каков вышел образ «Комедии о настоящей беде Московскому Государству»? Странен.
В «Годунове» Штайна сохранены все сцены трагедии — и все ее персонажи, включая сына Курбского, капитана Маржерета, московского дворянина Рожнова. Никаких заигрываний с современностью, «острых» параллелей, никаких кукишей из кармана пушкинского сюртука. Стильные черные ширмы делят пространство и размечают сцены.
Однако если чеховскую Россию Петер Штайн и его сценографы всегда чувствовали тонко и глубоко, то перед допетровской Русью отступили в некотором смятении. Отсюда и густой этнографизм: картинно веселятся Варлаам и Мисаил в корчме с красоткой-шинкаркой, увешанной лентами и бусами, всю сцену навзрыд плачет и валится на руки Мамке нарумяненная Ксения, устрашают основательностью, мехами и власами толпы бояр — трезвых и пьяных.
Келья Пимена выделена выгородкой — крупной фотокопией старопечатной книги с алой буквицей. Точно воспроизведены и аналой для письма, и лампада. Бутафорская борода Бориса Плотникова, мало не до пояса, — явно тяжела, как вериги. Один из умнейших актеров МХТа в этой декорации напоминает восковую персону монаха-летописца в губернском музее. Все сделано с превеликим уважением к подлинности… Оттого шансов на выживание у подлинности нет.
Через покои Бориса не раз проходит убиенный царевич Димитрий: семилетний мальчик в белой хламиде и шапочке Мономаха. Он щедро расписан алым от горла до подола рубашонки. …Помню: в середине 1970-х стояли мы всем советским народом, в три кольца, вокруг Манежа, стремясь попасть на персональную выставку Ильи Глазунова. Есть у художника и царевич Дмитрий с перерезанным горлом. Но даже у Ильи Сергеевича вышел он менее патетическим.
Тем не менее (может быть, именно от того, что «личное режиссерское прочтение истории» не мешает тексту звучать) на «Годунове» Петера Штайна приходят в голову странные аналогии. Вдруг видишь: «Годунова» написал не только автор «К Чаадаеву», но и будущий автор письма к Чаадаеву 1836 года. Огорчу читателя еще больше: у Штайна вдруг видишь, что «Годунова» написал и будущий автор «Клеветникам России». Нигде не был так одинок, мягок и растерян грешный Борис, как у Владимира Симонова. Нигде он с такой горечью не произносил: «Они ж меня, беснуясь, проклинали!» Нигде еще Отрепьев не был столь откровенной игрушкой чужих геополитических амбиций (в провинциальном изводе Самборского воеводства), как остроглазый, циничный, не порождающий ветер истории, а летящий в его потоке Самозванец в Et сetera. Нигде не звучали так однозначно и жестко слова Отрепьева: «Димитрий я иль нет — что им за дело? Но я предлог раздоров и войны». И нигде не казался таким дураком эмигрант-доброволец Хрущов в шубе, похожей на драповое пальто советских интеллигентов, лепечущий этому, такому Отрепьеву: «Мы из Москвы, опальные, бежали к тебе, наш царь — и за тебя готовы главами лечь…» Ей-богу, на этом спектакле иногда хочется воскликнуть: «Граждане, берегите своих Годуновых!»
Но этот призыв явно обречен. Да, «массовые» сцены в «Годунове»-2015 были бы, возможно, хороши в опере — но не в драме. Проглочены лучшие строки, умильный этнографизм злит. Но — опять же, в этом «Годунове» вдруг видно: на Москве толпа «черни» и толпа бояр — одной породы. Обе несамостоятельны, ненадежны, не закалены в огне личной веры и общей беды.
…И будет им вследствие этого Смутное время — по полной программе.