Быть знаменитым несерьезно

Как уже широко известно, кресла в большом зале нового здания театра Александра Калягина почти все разные. Автору этих строк досталось то, что в стиле позднего модерна, с низкой спинкой, на которую привязана гобеленовая подушечка — для максимального комфорта. К привычным ныне во всех театрах уведомлениям об отключении мобильных телефонов лично Калягин собственным вкрадчивым голосом прибавляет пожелание вынуть изо рта жвачку и, вместо того чтобы лепить ее к днищу дорогостоящего кресла, положить в сумочку или в карман. Вот ведь незадача — только собиралась прилепить, а теперь как-то неловко, все-таки Сам просит. На спектакле, впрочем, забываешь и про жвачку, и про сумочку. Нет, не то чтобы тебя подавляли или возбуждали, но - развлекают. Появляется Александр Калягин, и второе его слово — «засранец». Потом еще будут словечки, но первое как-то сразу демократизирует ситуацию. А спектакль между тем крутится вокруг темы театра и его актеров, театра сегодняшнего и актеров сегодняшних. Пьесу написал представитель «новой драмы» Максим Курочкин, постановку осуществил сам Калягин и играет в пару со своим однокурсником, артистом Театра на Литейном Вячеславом Захаровым. Кто такой, спросите. Отличный артист. Вы его видели в телесериале «Тайны следствия», он там здорово играет представителя правоохранительных органов, начальника той, которую тоже весьма недурно играет Анна Ковальчук. Вот-вот, и про это тоже на сцене речь — про то, что пока в сериале не мелькнешь, никто и не вспомнит. Итак, два однокурсника играют двух однокурсников. Калягин — «хорошего артиста, снимающегося в рекламе», Захаров — «сокурсника, педагога и администратора», обитающего в провинциальном городе. Пара классическая — прима и простак или прима-неврастеник и простак-неврастеник, так как оба насквозь актеры, путают реальность с вымыслом и нет-нет да задумываются о высоком. У Захарова (персонажа зовут Рыба, студенческая кликуха) есть монолог о деградации театрального искусства, чем-то напоминающий знаменитую речь милиционера в пьесе Пресняковых «Изображая жертву». Не столь нецензурно, (интеллигент все-таки), но по «зерну» — это то же самое «не могу молчать», где тот же сумбур, то же столпотворение разнокалиберных возмущений: от «в театре не занимаются глубинным постижением духа» до «ушел половой аспект театральности». Захаров исполняет монолог блистательно, как отдельный скетч. Пьеса Курочкина вообще состоит из скетчей, реприз, фраз и словечек. Хорошо то, что автор этого и не скрывает. Не прячется за глубокомысленные парафразы классики, как делывал это раньше. Спектакль напоминает эстрадное ревю, где номера нанизаны на общую тему, артисты со вкусом играют свои выходы, а ряд отдельных предложений просится в цитаты. «У меня уже сердце, как печень», «Мне все в тебе нравится: походка, движения, грудь, мысли…». Или вот артист Ростик — Калягин спрашивает друга относительно одного деятеля: «Что это за инсценировка по пьесе? Зачем хорошие пьесы инсценировать?», а друг отвечает: «Он сейчас „Ветхий Завет“ переписывает». Только не надо воспринимать спектакль Театра “Et Cetera” как манифест, не надо серьезничать насчет того, что здесь и не подается на глубоком серьезе. Линии сюжета путаные, мизансцены легкие. Декорации Эмиля Капелюша прозрачны, ироничны и содержат в себе намек на полутеатр-полушоу. Все здесь — совершенно авторское, представить себе эту пьеску в другом театре и с другими артистами сложно. И хотя есть линия супруги-стервы (Наталья Благих); есть образ любвеобильного премьера (Калягин, конечно, кто ж еще), который несколько раз распинается в чувствах, не ощущая границ между очередной ролью и реальностью; есть тема болезненных различий между столичной знаменитостью и центропупом областного значения. .. Да много чего намечено пунктиром, но прочитывать все это как исповедь руководителя СТД РФ, проколовшегося с ремонтом петербургского Дома ветеранов сцены, персонажа скандальных хроник, члена Общественной палаты — неблагодарное занятие. К слову, немногочисленным зрителям, искушенным в театральной ситуации, именно эти пунктиры внятны, но в широком контексте. Шумим, все шумим про кризис театра, тусуемся, премьерствуем во все тяжкие или гордо ходим в благочестивых изгоях, а суть одна: все смешалось на этом празднике жизни. Слава богу, в спектакле нет пафосных апартов. Тут заслуга и Курочкина, и Калягина. Прославленный артист и руководитель театра вроде бы исповедуется, но в собственном духе. У него главная, бенефисная роль, в основе которой — хулиганство пополам с горьковатой иронией. Главное ведь что? Играть очень хочется. И любви хочется: зрительской, женской, любви студентов к педагогу-мастеру, любви к самому себе, раздираемому противоположными инстинктами. И денег хочется нескрываемо. Персонаж Калягина живет богато, снимается в дребедени, но пишет меж тем какие-то личные монологи. Однажды выходит терзать очередным сочинением собственную жену, а на лице — усатая маска, и это вылитый соратник, генеральный продюсер театра Давид Смелянский. Впрочем, кто не узнает Смелянского, вспомнит Аркадия Райкина с его масочными миниатюрами. Артист Калягин, между прочим, весьма ко всему этому тяготеет, свой театр не раз пытался приспособить и к такому жанру. Только не очень получалось. На сей раз, кажется, получилось. «Подавлять и возбуждать» — это известный в психиатрии метод излечения от стресса, а герой Калягина по пьесе обращается и к психиатру (Игорь Арташонов). Не самый лучший эпизод, чуть было не занесло в пафос. К счастью, спас придуманный Капелюшем электрический самодвижущийся драндулет, настырно освещавший лицо «пациента». Но поскольку «подавлять и возбуждать» — это еще и задача театра, то название спектакля понять можно. Только исключительно в ироническом ключе, ибо уже никому некогда делать ни то, ни другое. В столице — крупная ярмарка тщеславия, а в провинции — мелкий базар амбиций. В известной степени эта новая работа “Et Cetera” — игра для группы посвященных. Зрительская масса безмолвствует на капустных тонкостях. Зато ржет в сцене с заморским проповедником, впаривающим артисту доморощенные религиозные книжицы. Оно, конечно, смешно, когда псевдохристианскую ахинею несет очевидный монголоид (Амаду Мамадаков изображает, возможно, тех корейцев, которые в большом числе «проповедуют» ныне по России), но этот эпизод, прямо скажем, во вкусе Регины Дубовицкой. В сцене, когда нахальный студент (Анатолий Завьялов) истово читает мастеру монолог… Аркадиной из «Чайки», то есть парень объясняется лысому Калягину про «прекрасные шелковистые волосы», лоб и прочее, зал опять же хохочет. Тут — сложное впечатление: с одной стороны, юмор ниже плинтуса, а с другой — уж очень по-актерски заразительно все это проделывается. В общем, тут такое дело. Сочинено, поставлено и сыграно это «произведение» легко, местами даже тонко. Про себя, любимых, но без завываний. Без вызова общественному мнению. Без желания крикнуть: «Ужо я вам!». Без надежды на диспуты о высоких материях — куда уж, в самом деле! Захотели поиграть — и поиграли с удовольствием. Чай в собственном театре, не в чужом.