Владимир Скворцов: Если заниматься актерской профессией «просто так», то она становится в тягость

Он существует вне актерского амплуа. С легкостью поет и танцует в мюзикле. С интересом погружается в бездонные глубины классики. С азартом исследует неизведанные просторы «новой драмы». Его Хиггинс из музыкального спектакля «Моя fair леди», Тарелкин в трагедии-буфф «Смерть Тарелкина» в театре «Et Cetera» и Обломов в экспериментальной драме «Облом оff» в Центре драматургии и режиссуры п/р А. Казанцева и М. Рощина принесли Владимиру Скворцову известность. Театральная Москва обрела артиста широкого диапазона, способного не только работать в разных жанрах, но и умеющего выразить мироощущение своего поколения. И это одна из серьезных причин, побудивших актера заняться режиссурой, через постановку спектаклей найти ответы на вопросы, которые волнуют его ровесников. Ну, а широкому зрителю Владимир Скворцов известен как герой таких телевизионных сериалов, как «Адъютанты любви», «Проклятый рай», «Штрафбат». Кино, театр, телевидение – все это рабочие «точки», куда актеру и режиссеру Скворцову непременно нужно успеть. И это не всеядность, а самая настоящая въедливость, с которой творческая личность осваивает каждое новое дело. В этом сезоне у Владимира Скворцова два значимых события – премьера комедии «Паника. Мужчины на грани нервного срыва» по пьесе Мюллюахо, где у него одна из главных ролей, и спектакль «Орфей» на сцене родного театра «Et Cetera», над которым Скворцов работает как режиссер. Однажды, когда я учился в третьем классе, учительница стала спрашивать, кто кем хочет стать. В школе я был не самым общительным среди ребят и держался ото всех на некотором расстоянии, вообще был довольно замкнутым ребенком. Вдруг, неожиданно для себя, я сказал учительнице, что хочу быть артистом. Почему это случилось – не знаю, ведь до этого момента я мечтал, что буду то шофером, то космонавтом, то еще кем-то. Учился я вместе с Колей Лазаревым. Все знали, что Коля будет артистом, потому что он из актерской династии, и вполне естественно, что, когда учительница спросила Колю о его планах на будущее, он твердо заявил: «Буду артистом». И я вслед за ним отчего-то сказал то же самое. Все вокруг засмеялись, и меня это не то чтобы обидело, но сильно задело. К слову, так случилось, что именно отец Коли, замечательный артист Евгений Николаевич Лазарев, много лет спустя вручал мне диплом об окончании Школы-студии МХАТ, вот так бывает… Но вернусь к детству. Мысль стать артистом после, казалось бы, вскользь брошенной фразы в моей голове засела крепко. Мама после третьего класса отвела меня во Дворец пионеров, в теат­ральную студию с прекрасной «творческой родословной». Это была не просто студия, а целый Театр юных москвичей (ТЮМ). В разное время там занимались Наталья Гундарева, Валерий Белякович, Лев Дуров, Сергей Никоненко. И это был действительно Театр – со своей сценой, гримерками, цехами и огромной труппой. Вместе со мной в то время в ТЮМе занимались известные нынче Ольга Кабо и Вика Толстоганова. В театр принимали только с пятого класса, и пришлось приписать лишний год, чтобы меня взяли. Практически сразу я начал играть в спектаклях студии. Первая роль была главной – это был какой-то придурочный пионер в «пионерской комедии» по пьесе Александра Хмелика. Потом были «Два клена» Шварца, сказка «Буратино», где я был то Дуремаром, то Пьеро. А Виктор Шендерович, в то время преподававший у нас актерское мастерство, поставил этот спектакль и сыграл в нем Карабаса-Барабаса. Когда подошло время, я стал ходить на отборочные туры в театральные вузы. Поступал я, как водится у многих артистов, долго – целых четыре года. Это даже напоминало хобби – «коллекционирование» институтов, куда я не поступил. Я обычно доходил до заключительного экзамена и «благополучно» проваливался... В первый год дошел до конкурса в Щепкинском училище. Набирал Соломин. Слетел, потому что якобы слишком эксцентричен… На следующий год был конкурс в Щукинском у Авшарова, туда меня тоже не приняли, сказав, что вначале надо бы послужить в армии. Сразу после армии я начал поступать вновь. Практически сразу попал на конкурс к Гончарову, и там оказался не нужен. Причем в Школе-студии до конкурса меня вообще не допускали никогда. А это была моя мечта – учиться во МХАТе. В 18 лет я сыграл главную роль в ТЮМовском спектакле «Баллада о невеселом кабачке» по пьесе Олби. Эта работа мне очень нравилась и стала для меня своеобразным началом серьезного профессионального пути, но на сцену я успел выйти только три раза. Меня призвали в армию. Я служил в пехоте. Не стал «косить» от армии. После всех мытарств по теат­ральным институтам был так замучен, что мне хотелось уехать как можно дальше. Но моя мама – мудрая женщина. Понимая, что в институт я не поступаю, а до армии остается несколько месяцев, мама уговорила меня пойти учиться в ПТУ на киномеханика. В армии, как оказалось, бойцам нужно было раз в неделю смотреть кинофильмы. Так вот мне повезло. Я оказался на Урале, киномехаником в клубе, находящемся при учебной части в госпитале. Кто служил, знает, что это такое… Потом, правда, я немного набедокурил, и меня перевели на службу в Германию. В пехоту. Однако это оказалось даже интереснее. Вернулся я оттуда старшиной. Честно скажу, к концу службы из Германии я возвращаться не планировал, у меня была возможность там остаться на сверхсрочную, с дальнейшими перспективами. Но меня уговорили друзья и родители. Если бы я тогда их не послушал, то, наверное, моя жизнь сложилась бы совершенно иначе. Но с тех пор именно эта страна стала для меня каким-то вторым домом, и в творческом ракурсе тоже, – там были триумфально сыграны спектакли «Облом off» и «Свадебное путешествие». Там живет много друзей. После армии я устроился работать киномехаником во ВГИК и там познакомился с монтажером, который монтировал дипломные фильмы студентов Анатолия Васильева. Бредовые мысли часто приходили мне в голову, и я почему-то решил, что должен непременно работать у Васильева. Через этого монтажера я договорился с ним о встрече, чтобы он меня прослушал. Мы встретились, и Васильев, мельком взглянув на меня, спросил, чего я хочу. Я сообщил, что хочу быть артистом в его театре. Он поинтересовался, сколько мне лет. Тогда мне было двадцать. Васильев сказал, что у него в театре работают артисты, уже отучившиеся в институте и сформировавшиеся как личности. Выходит, и ему я не подходил. Тогда я попросил, чтобы он меня хотя бы прослушал. «Хорошо, – сказал Васильев, – приходите ко мне после спектакля часов в двенадцать». Отлично! Я пришел, но ждал долго-долго. Был творческий разбор спектакля, и Анатолий Александрович начал слушать меня в три часа ночи в огромном зале, где он сидел в одном конце, а я стоял в другом. И волновался ужасно! От этого я все слова в стихотворении перепутал, конец каким-то мистическим способом склеился с началом, а остановиться и начать заново не хватало смелости… Короче, стихотворение я читал ему раза три. По кругу. Пошел четвертый час ночи, во рту все пересыхает, но я все равно читаю ему. И с ужасом замечаю, что он засыпает!.. Боже мой!!! Самая идиотская ситуация в жизни: пришел к Великому Мастеру, а он заснул. Я начал его будить, какие-то фразы стихотворения выкрикивал, и он от этого просыпался. Этот кошмар продолжался бесконечно. Наконец он проснулся окончательно, подозвал к себе. Я подошел. Он взял листок бумаги, на котором было написано две или три строчки какого-то текста, и молча стал его читать. Читал он этот листочек минут пять. «Вы торопитесь?» – спросил он. «Нет, нет», – отвечаю, а сам думаю: «Куда уж тут торопиться, уже пятый час утра». «Хорошо, тогда подождите еще немного...» Он берет со стола другой листок и опять начинает его читать. И тут я замечаю, что это ксерокопия первой бумаги… Также пять минут читает, после чего отодвигает листок и говорит: «Ну, что же, вы – поступите. И будете артистом. Только читайте вот это стихотворение и эту прозу, а басню можно не читать, вас и так возьмут». Самое удивительное, что он оказался прав. Поступая, я прочитал именно то, что он велел, и меня взяли в Школу-студию при Художественном театре на курс к Алле Борисовне Покровской. На нашем курсе преподавали Роман Козак, Дмитрий Брусникин, Васильева Татьяна Ильинична, Виталий Яковлевич Виленкин, Наталья Дмитриевна Журавлева, Марина Брусникина, Александр Феклистов, Пешкин Владимир Александрович, Авангард Леонтьев делал с нами отрывки. Потрясающие люди нас учили. Я действительно попал в отличные руки. Алла Борисовна Покровская – Актриса гениальная и Мастер великий, Педагог выдающийся. В первую очередь, она учила нас быть интеллигентными, формировала в нас личностное начало. Не ремесло делает артиста артистом. Существует довольно долгий путь в эту профессию. Теперь уже я понимаю, что актером вообще становишься после тридцати. Только сейчас, имея некий житейский багаж и прожив большой сознательный отрезок жизни, я могу сказать, что стал им. А до этого, хотя и играл главные роли, был только на полпути, наверное… Актер – это сублимация жизненных наблюдений, ситуаций, твоей боли, которая есть в сердце, в душе. В институте этому научиться нельзя. Там ты получаешь навыки существования в команде, умение уважать своих партнеров, вообще с любовью относиться к делу, которое ты выбрал. С уважением относиться к себе. Но наши педагоги научили нас еще одному – не бояться сложностей, которые непременно возникнут на пути. Преодолеть их, не изменяя себе, – вот что важно. На нашем курсе я был одним из активных студентов, все время что-то пробовал новое играть, но почему-то очень не нравился нашему ректору Олегу Павловичу Табакову. Узнал я об этом случайно и, слава Богу, только на четвертом курсе, отступать было уже бессмысленно. Так вот однажды я поплатился за любопытство – подслушал заседание педагогического совета, где и было на мне поставлено «клеймо». Со мной случилась истерика, я готов был тут же бросить все, но Алла Борисовна привела меня в чувство. Потом я узнал, что все годы учебы она Олега Павловича убеждала, что он неправ и что из меня все же что-то толковое, возможно, и получится. Верила в меня… Эта ее вера в нас, ее учеников, буквально окрыляла! Правда! Вскоре после случившегося меня ждал подарок судьбы. К нам на курс пришел Владимир Мирзоев. Он искал молодую актрису на роль Марьи Антоновны в спектакле «Хлестаков». Кроме актрисы, он обратил внимание и на меня, тут же предложив репетировать в этом спектакле роль Добчинского. Так я попал в удивительную компанию, рядом были Максим Суханов, Владимир Симонов, Юлия Рутберг и замечательная Елизавета Никищихина, которая сыграла у Мирзоева свою последнюю роль в телеспектакле по пьесе Петрушевской «Любовь». А я и Вика Толстоганова сыграли в «Любви» свои первые роли в кино. А потом, после «Хлестакова», я попал в новый театр Александра Александровича Калягина «Et Cetera». Мне помог Володя Симонов, он поручился за меня и попросил Калягина меня посмотреть. Я показал два отрывка, и Александр Александрович принял меня в свою труппу. Театр был очень молодой, все были рады друг другу, все держались друг за друга. И это было здорово. Первой моей работой стал ввод в спектакль «Руководство для желающих жениться». Своей удачей эту работу назвать не могу. Скорее даже это был провал. Однако позитивный, и, возможно, мистический момент здесь тоже был: премьера случилась в Звездном городке на выездном спектакле. Но впереди было много интересного, поэтому рефлексировать по поводу этого относительного провала не было никакого желания. Поначалу в театре хватался за все, что давали. Перелом случился в тридцать четыре года, когда понял, что мне противно выходить на сцену. Если в предложенной работе мои эмоции ничто не будоражит, то я за работу не берусь. В каждой роли надо искать свою личностную боль. Иначе для меня нет смысла играть. После спектакля «Газета «Русский инвалидъ» за 18 июля…» я как актер четыре года ничего не делал. Не мог себе позволить сыграть что-то «просто так». Если заниматься актерской профессией «просто так», то это постепенно перетекает в самоизнасилование, совершенно не безвредное для организма. Профессия становится в тягость. В театре я на компромиссы не могу идти, театр – это слишком серьезно для меня. Так вот. После «Русского инвалида» я на несколько лет как бы «ушел» из «большого театра». Ощущение было такое: либо я играю нечто этапное, либо ухожу из профессии. Когда-то нечто подобное у меня было. Тогда, правда, я довольно категорично был настроен уйти. Но вдруг нашел пьесу, «Смерть Ильи Ильича» – мне до боли необходимо было сыграть главную роль, и я принялся долго, но безуспешно искать режиссера, который бы за этот проект взялся. Все мне отказывали. И вдруг, совершенно случайно, пришла мысль, что спектакль может прекрасно поставить сам автор Михаил Угаров. К моему счастью, он согласился. Эту работу делали в Центре драматургии и режиссуры, которым руководил Алексей Николаевич Казанцев. В то время там была удивительная атмосфера и очень хорошая компания актеров. В основном это были «мирзоевцы» из его молодежной студии при театре Стани­славского. Все друг друга очень хорошо знали, все были «свои» и нацелены на то, чтобы спектакль получился, все – от костюмеров, осветителей, монтировщиков до исполнителей ролей. Настоящее Событие случается только тогда, когда все составляющие соединяются в одной точке. На этот раз – случилось. Проект неожиданно получился. С одной стороны, может быть, мы ничего особенного и не сделали, просто кайфовали оттого, что мы вместе на сцене, но, с другой стороны, спектакль «Облом off» – уже театральная история. Это бесспорно, потому что именно с этой пьесы, официально победившей на первом фестивале «Новая драма», и началось театральное движение «новая драма». Сейчас, к сожалению, спектакль уже не идет, но это тоже закономерно, времена меняются, он прожил столько, сколько ему было суждено прожить, – осталось много видеозаписей, фильм сделан, – но главное, с этим спектаклем в теат­ральную жизнь Москвы ворвалась группа актеров новой формации, «синтетических», способных сыграть очень многое. Актеру нельзя быть неуверенным в себе. Особенно если он играет главную роль, если он в центре, то на нем лежит определенная ответственность за весь спектакль. Однако эта гиперответственность порождает гипернеуверенность. Главное – освободиться от этой «неуверенности». Этому меня научила Оксана Мысина. Как-то раз, перед одной премьерой, я зашел к ней за кулисы пожелать удачи и увидел, что она спокойно себе спит на диванчике. Я остолбенел. Я перед премьерой всегда трясусь, молюсь, рву на себе волосы, а она спит!!! Чуть позже я спросил ее: «Оксана, как ты можешь спать перед премьерой-то?» «А что? Я отдыхаю, набираюсь сил. Я центр спектакля и должна быть в форме!» – ответила она. И после этого случая я понял, что если играю центральную роль, то все зависит от степени моей концентрации и от того, в какой я нахожусь форме. И теперь перед каждым спектаклем полчаса сплю, потом в душ и на сцену. Я не имею права быть не уверенным в себе. Все по-разному перед спектаклем избавляются от этого неприятного волнения. Александр Александрович Калягин, к примеру, играет в шахматы, а я – сплю. Но бывают, конечно, случаи, когда избавиться от страха не удается. Помню, я пел Хиггинса в мюзикле «Моя fair леди». Пять огромных арий, причем на английском языке. Больше всего на свете я боялся забыть этот чертов английский текст, потому что понимал, если забуду – то все… Ведь это не рядовой спектакль, где в таких случаях всегда можно как-то сымпровизировать, выкрутиться, в мюзикле такой возможности нет. С тех пор от одного слова «мюзикл» у меня мурашки по телу… Я работал с самыми разными режиссерами – Мирзоевым, Козаком, Морфовым, Угаровым, Мокеевым, Сту­руа, Коршуновасом, Субботиной. И многое вынес из этого сотрудничества. Прежде всего у меня есть представление о том, какой должна быть моя модель театра. Профессия режиссера меня привлекала всегда. Актеры по сути ведь очень зависимы от ряда обстоятельств, и данная профессия при всех огромных ее плюсах все же в какой-то момент стала весьма скучна для меня. Потребность творить в самом полном смысле этого слова постепенно росла внутри меня, но я все как-то не решался попробовать, все отодвигал… Однако это произошло, и вовсе неожиданно. В мои руки попала пьеса Лауры-Синтии Черняускайте про чувство, хранимое в себе после утраты близкого человека. Иными словами, притча о любви, прощении и постоянных поисках второй своей половинки – довольно симпатичная, многослойная история, с множеством составляющих, в которой каждый зритель мог что-то найти лично для себя. Случилось так, что незадолго до этого у меня умер отец и мама осталась одна. Я прекрасно видел, как ей тяжело, как сложно научиться жить без своей второй половины. И, обнаружив эти пласты, я вдруг захотел сделать спектакль про маму и папу, про любовь, понимание, принятие и прощение. И про то, как сложно бывает нести крест одиночества. Так возникла постановка под названием «Скользящая Люче» в Центре драматургии и режиссуры, которая довольно тепло была принята зрителями и даже получила призы на различных фестивалях. Сейчас я начинаю работу по ее восстановлению с первым, премьерным, составом. Главную роль будет, как и раньше, исполнять Володя Панков, ныне известный режиссер, который ко всему прочему и артист замечательный. Многие театралы критиковали пьесу, но все отмечали, что спектакль у нас получился сердечный. Я очень рад этому, ведь эта ментальная «сердечность» всегда лежала в основе русского театрального искусства. Об этом нам часто говорила Алла Борисовна Покровская: «Ищите сердечность в любой роли, любой постановке, любой внешней форме, будь то западная пьеса или отечественная». Да и «Облом off» был таким же душевным и удивительно теплым спектаклем, и это чувствовали не только русские зрители. Как я уже говорил, он «на ура» прошел и в Германии, и в Польше, и в других странах. Удивительно, но до сих пор его там помнят и любят. Что касается моего режиссерского театра, я придумал новый стиль игры – «небытовой реализм». Реалистичное существование актера в небытовом пространстве. На моих спектаклях зритель не увидит массивных декораций и т.п. Нужная атмосфера возникает при правильном сочетании световых и звуковых эффектов и актерской игры. Спектакль, в котором я режиссер, – это мой мир, только мой, и я за него целиком и полностью в ответе. Режиссура вообще очень суровая профессия. Конечно, мне очень важна эта полная, а не частичная ответственность. Ну, и «своя команда». Основа основ в отношениях с режиссером – полное взаимное доверие. Когда я ставлю спектакль и чувствую, что этого доверия между мной и каким-то исполнителем нет, то предпочитаю расстаться с этим актером. В 2006 году в Эстонии на сцене «Другого театра» я сделал спектакль по пьесе МакДонаха «Человек-подушка». Пьеса безумно сложная. И выпускали мы спектакль в самых что ни на есть экстремальных условиях. В начале работы менялись актеры, а потом случилась катастрофа – не приехал художник, который должен был делать декорацию. Отменять премьеру было уже нельзя, и нам пришлось играть на фоне абсолютно белой гладкой стены. Но спектакль все равно получился. И неожиданно – совсем иным, таким, каким я вовсе не ожидал его увидеть. Мы сняли нашего «Человека-подушку» на видеопленку и отправили Мартину МакДонаху. И получили от него ответ, что наша постановка его пьесы – одна из лучших. Сейчас я работаю над новым спектаклем в театре «Et Cetera». Это также сложная история. Когда-то Жан Кокто снял фильм «Орфей» с Жаном Маре в главной роли. Я соединил киносценарий Кокто и его же пьесу на эту тему, написанную специально для театра. Не знаю, какой продукт получится, но работать над этим материалом необычайно интересно. Все движется очень кропотливо и медленно. Даст Бог, премьеру сыграем в сентябре... Мне нравятся спектакли Володи Панкова, это очень талантливо и необычно. Мне понравился «Дядя Ваня» Римаса Туминаса в Вахтанговском театре, я люблю смотреть спектакли Дмитрия Крымова. Много лет я дружу с питерским режиссером Григорием Козловым. Он и его курс не дают мне возможности разочароваться в театре. Они каждый раз «возвращают» меня в театр, когда я теряю в него веру. А такое иногда случается. В «Мастерской профессора Козлова» я обретаю то ощущение студийности, которое уходит из сегодняш­него театра. Той «профессиональной студийности», которая была когда-то в Центре драматургии и режиссуры под руководством Алексея Казанцева и Михаила Рощина и заставляла нас бежать сломя голову на репетиции Владимира Мирзоева при театре Станиславского и к которой, как мне кажется, просто необходимо время от времени возвращаться всем актерам. Уже на втором курсе Козлов со своими студентами сделал спектакль «Яма», а потом в Учебном театре Ленинградского театрального института я увидел «Идиота» и был потрясен! С тех пор я не пропускаю ни одной их работы. Оказалось, что в Питере есть кучка людей, которые занимаются тем, что мне безумно интересно. И я не предполагал, что найду там «маленький огородик, на котором взращивают большое искусство». С Григорием Козловым мы давно уже вынашиваем один проект – спектакль по Достоевскому. Если повезет и спектакль случится, я буду счастлив. Очень на это надеюсь.