Петер Штайн предупреждает: не надо русской крови

Без мандата ООН, без бронетехники и даже без униформы перемещаются по планете одинокие миротворцы. Они восстанавливают нормальные человеческие отношения, искореженные политикой. Вот Петер Штайн – выдающийся немецкий режиссер – снова работает в России, не обращая внимания на санкции и прочие международные глупости. В московском театре «Et Cetera» он поставил трагедию Пушкина «Борис Годунов». Благодарность Штайн заслужил уже тем, что не погнался за конъюнктурой: не перенес действие в ХХI век, не уподобил царя президенту, а бояр – олигархам, не переодел стрельцов в омоновцев и не настоял на банальном утверждении, что в России никогда ничего не меняется. Обычно подобные интерпретации «Годунова» предлагают российские режиссеры (от В. Мирзоева в кино до К. Богомолова в Ленкоме), насильно впихивая гениальный текст в прокрустово ложе собственных концепций. Оригинальность подобных решений шестидесятилетней давности сводит сложное к простому, объем – к плоскости, характеры – к карикатурам, трагедию – к прокламации. Скажем спасибо Петеру Штайну и за то, что не использовал имя Пушкина в качестве прилагательного к собственному «я». Уважая автора, Штайн не сделал ни единой купюры в тексте (что само по себе уникально) и постарался представить персонажей такими, какими они в ней выведены. Годунов в исполнении Владимира Симонова – надежный монарх и добрый отец, когда-то совершивший преступление и совершенно измученный сознанием того, что грех не может быть прощен. Очень убедительным вышел в спектакле Шуйский. «Уклончивый, но смелый и лукавый», – говорят о боярине в пьесе. «Странная смесь смелости, изворотливости и силы характера», – пишет о нем сам Пушкин. Владимир Скворцов мастерски «схватил» все указанные черты и в предельно заостренной, психологически точной манере представил образ, составленный диковатым сочетанием внешнего европейского лоска и разбойной натуры. Исключительно хорош Сергей Давыдов в роли Отрепьева. Кажется, впервые актеру удалось вызвать в зрителях сочувственное понимание, показать, что постоянными воспоминаниями о шумных пирах, ратных станах, боевых схватках и безумных потехах юных лет Пимен (Борис Плотников) заставил юношу себе завидовать, возбудил его фантазию и – невольно – спровоцировал бежать из монастыря: «Как весело провел свою ты младость! Ты воевал под башнями Казани, Ты рать Литвы при Шуйском отражал, Ты видел двор и роскошь Иоанна!» Впервые становится очевидным и редкое умение Отрепьева подлаживаться к обстоятельствам. С каждым человеком (будь то вольный шляхтич, донской казак, опальный дворянин или восторженный поэт) он общается на понятном языке, и говорит то, что собеседнику приятно слышать. Но одаренный манипулятор попадает в руки других, куда более искушенных в этом гнусном искусстве, людей. Темпераментный и сметливый юноша оказывается «предлогом для раздоров и войны». Что касается формы, избранной режиссером, – она производит неоднозначное впечатление. С одной стороны, придуман остроумный ход, который позволяет менять декорации, не теряя ни минуты времени (действие происходит на трех площадках – основной сцене и двух, расположенных по бокам). Эффектны исторически достоверные костюмы, в сценографии довольно реалистично воспроизведенные интерьеры соседствуют с фотографическим изображением белых соборов Московского Кремля. Режиссура иногда вызывающе иллюстративна, а визуальное решение многих сцен отсылает не к музейной старине, а к сувенирным рядам. Один из главных героев произведения Пушкина, как известно, народ. Отношение к нему немецкого режиссера сильно отличается от того презрительно-высокомерного, что принято у московской светской тусовки. Картину на Красной площади завершает диагональная мизансцена, нарядные бояре зримо противопоставлены простонародью. Одни чинно шествуют в кремлевские палаты, другие волокут на плечах тяжеленный колокол. Траектории движения не пересекаются. Но старинная знать прекрасно понимает свою зависимость: есть нечто более важное, чем указы, приговоры и интриги. « Сильны мы… не войском, нет, не польскою помогой, А мнением; да! мнением народным». Эта реплика в спектакле акцентирована. И знаменитый финал Штайн воспринял не так, как нынче модно думать, будто народ безмолвствует потому, что забит, бессловесен и покорен. Да и что взять с безмозглого овечьего стада? Однако и в трагедии Пушкина, и в спектакле театра «Et Cetera» народ молчит, потому что не хочет славить Димитрия Ивановича, то есть сопротивляется требованию князя Мосальского. И в этом безмолвии – начало конца правления Самозванца. Народ не простил Борису убийства одного царевича, не простит и новому монарху убийство Феодора. Самозванец сознает: чтобы захватить власть, придется пролить кровь соотечественников («кровь русская, о, Курбский, потечет»), и этого страшится. Призыв щадить «русскую кровь» касается, конечно, не только монаршей власти, не только русской крови и не только истории государства Российского, но он своевременно расслышан Петером Штайном, и очень важно всем нам к нему прислушаться.