«Люди заставили меня поверить, что я умею предсказывать»

Роберт Стуруа, уволенный в августе 2011-го с должности художественного руководителя театра имени Шота Руставели, вновь займет этот пост. Свое первое после назначения интервью режиссер дал корреспонденту «Известий».— Как жил театр без вас, кто его возглавил? — Управляющим стал актер, который долго не мог трудоустроиться, а потом наш директор (Георгий Тевзадзе) принял его в штат заместителем директора, с условием, что он будет играть роли. Но когда власти захотели от меня избавиться, он пришел с приказом о моем освобождении от должности. Я в это время курил, дым попал в глаз, глаз заслезился и, видимо, он решил, что я плачу. Я воспользовался ситуацией и попросил разрешить мне сфотографировать этот документ. Ему трудно было отказать мне, раз я в таком состоянии. И я сфотографировал приказ, тут же поместил фотографию в фейсбуке. Так все узнали, что произошло. После того, как я ушел, все происходило в соответствии со вторым законом термодинамики, то есть стремилось к хаосу и к охлаждению. Здесь создали худсовет, в который вошли актеры, главный режиссер, заведующий литературной частью, а председателем был сам управляющий, но как-то не получилось ничего, что лишний раз доказывает: театром должен руководить человек (сейчас я не буду себя расхваливать) с определенной художественной идеей. А они начали, по-моему, делать деньги — сдавали в аренду помещение, проводили конкурсы пения, ставили мюзиклы, которые были заказаны нашим президентом, потом оперу грузинского классика Владимира Канделаки «Кэто и Котэ», которая была осовременена, а без тбилисского фона (я имею в виду «золотой период» от начала ХХ века и до середины 1920-х годов) она теряет всякий смысл. За ней появились «Мелодии Верийского квартала», римейк фильма Георгия Шенгелая, где Софико Чиаурели играла главную роль. Позвали для этой постановки одного из ассистентов постановки «Нотр-Дам де Пари», все стоило колоссальных денег, чуть ли не $300 тыс., которые можно было дать несчастным театрам, особенно провинциальным, они живут ужасно. Еще конкурс бальных танцев проводится сейчас... — Сохранились ли ваши спектакли в репертуаре? — Они как будто сохранили все, но, допустим, последний спектакль, который я поставил в августе прошлого года, и который получил премию Марджанишвили, шел шесть раз всего, его практически не играли. А если год не играть спектакль, то надо его заново делать. И не только потому, что он забывается, но и потому, что происходят какие-то изменения в жизни, и актеры теряют связь с тем, что сделано раньше, с сегодняшним днем. У всех актеров кончается в январе договор. И я хочу распустить всю труппу, как делается в нормальных театрах, а потом заново собрать. Там в отделе пиара десять человек сидит с очень большими зарплатами, это такое подражание Западу, которое мне кажется смешным для бывших советских людей. Какие-то бумажки, странная реклама, может, и красивая, но ненужная никому. Здесь иногда действует злополучный закон советской рекламы, когда никто не покупал то, что рекламировали, а спектакли, которые ругали в официальной прессе, были самыми посещаемыми. Как будто бы что-то строится, я не говорю о качестве и о вкусе, это уже другой вопрос, но строительство иногда бывает обратно пропорционально духовному состоянию народа. Я всегда удивляюсь тому, что современные, опытные журналисты, критически отзывающиеся о своей стране, о России, в Грузии отчего-то многого не замечают, становятся такими благодушными, восторженными. Считают, например, что здесь праздник демократии, приводят в пример полицию, которая им кажется не коррумпированной, а на самом деле все это не так. Мой спектакль «Человек Леон!» по произведению Ильи Чавчавадзе, по свободному изложению этого произведения, был поставлен в 2000 году в такой острой гротескной форме. Там в имение разорившегося князя приезжает шотландец в юбке, еще какая-то женщина шикарная, и они начинают покупать дома, имение это. А у князя — сосед. Мама его — грузинская княгиня, отец — русский. И он говорит: «Продали, все продали, имение продали, земли продали». На что этот герой в слезах, потому что у него на руках умирает жена, говорит: «Чего хотят от нас европейцы? Пусть оставят нас в покое». И вот такое состояние сейчас у нашего народа. Как будто я это предсказал. Сейчас вот на Запад поехал «агнец» наш, президент, и сказал, что в Грузии начинаются политические аресты, что там идет травля честных демократов, и они сразу всполошились: «Как это страшно, что вы делаете». — Только что у вас в Грузии не было работы, вы ставили спектакли в Москве. Теперь вас снова назначили худруком театра имени Руставели, да еще говорят, что Бидзина Иванишвили «построил» для вас еще один театр. Рады ли вы, что оказались правителем сразу трех королевств? — Когда меня уволили, Иванишвили предложил отремонтировать здание бывшей фабрики «Зингер» (у наших бабушек были, помните, такие замечательные швейные машинки, они и сейчас функционируют). В советские времена, когда связи с иностранными фабрикантами были прерваны, там возникла шелкоткацкая фабрика, тоже приносившая доход. Мать моего близкого школьного друга там работала, я знал эту фабрику. А последние годы здание было практически разграблено: нет окон, нет дверей, протекает крыша. Мы построили там современную площадку, с двух сторон зрители сидят, стены кирпичные, старинной кладки. Получилось очень красиво. Там будет Центр искусств, не только театр, но и выставочные залы. Их мы хотим открыть экспозицией работ Тонино Гуэрры, он очень близок Грузии. Пьесу про Марию Каллас я выбрал для начала. — Это американская пьеса Терренса Мак-Нелли? — Да. Хотим рассказать о судьбе гения, которого погубили не враги, а друзья и завистники, прикрывавшиеся дружбой. Это не будет точная биография, скорее, как если бы поэт написал стихотворение о ней. И это не будет реалистическим представлением. Будут, конечно, арии Марии Каллас и много танцев. У нас есть актриса, которая очень хорошо танцует, она — бывшая балерина, когда она уходила из оперного театра, Георгий Алексидзе, хореограф, был ужасно расстроен и просил меня не брать ее в труппу. В общем, мне кажется, что здесь будет не театр, а, скорее, центр, где могут проводиться концерты (акустика оказалась хорошая), выставки, где могут молодые ребята собираться. Так что на самом деле у меня два театра осталось — Et Сetera и имени Руставели, куда я заново оформлен, но я пока не вступаю в должность. Я поставил условие, что буду не только худруком, но и управляющим, интендантом. Жду официального решения. В Et Сetera я буду ставить спектакли. Не знаю, останусь там главным режиссером или нет, мне будет неудобно там тоже получать зарплату. Я, кстати, не хотел быть нигде главным. После ухода с поста худрука мне не хотелось больше отвечать за судьбы людей. За свой спектакль мне легче отвечать. А вот что мне в театре имени Руставели делать? Этот вопрос сложнее, потому что возвращаться сюда таким, каким я был, не стоит. Я должен придумать что-то, хотя бы минимально новое, что немножечко изменит и артистов. Иначе я могу им просто надоесть. Есть такие режиссеры, которых не хотят выгонять просто из милосердия, потому что они старые. И терпят их, и издеваются над несчастными старыми дедушками. Если почувствую, что не получается, уйду сам. Это тоже неплохо: сперва выгнали, потом он ушел сам. — Просперо в «Буре» живет надеждой на месть, Шейлок, поставленный вами в Et Сetera, тоже. Даже в последней премьере «Ничего себе местечко для кормления собак» юноша хочет свести счеты с жизнью, чтобы отомстить своей возлюбленной. — Если это и так, то скорее подсознательно. Люди заставили меня поверить, что я некоторым образом умею предсказывать. Ясновидящим даже называют, напоминают о пророчествах из моих спектаклей, но я сам никогда об этом не думаю. Когда я первый раз ставил «Гамлета» в Лондоне, то в газетах писали, что действие перенесено в Грузию. А в Грузии в это время была война. Я с удивлением прочел эту рецензию, потому что ничего подобного не задумывал. Но потом я вспомнил, что во время репетиций Гия (композитор Канчели. — «Известия») сидел в партере с маленьким приемником «Сони» и слушал, что происходит в Грузии, а я спрашивал: «Как там дела?». Все это, видимо, вошло в спектакль помимо моей воли. И сейчас то же самое. Никто не знал, что со мной творилось в этот период, я постоянно следил за событиями в Грузии, у меня было ощущение — что-то произойдет, и меня это очень волновало. Нет, слово «волновало» не подходит. Я находился в каком-то ненормальном состоянии, даже не понимаю, как я вообще поставил «Ничего себе местечко для кормления собак». Над такой маленькой пьесой мы работали около четырех месяцев. Одна из сложнейших для меня работ. Я целиком был погружен в атмосферу этого спектакля. Когда я делал «Шейлока», я думал о другом. А «Бурю»(*) я ставил как историю Савла, неожиданно превратившегося в святого Павла из преследователя христиан. Такая перемена похожа на чудо. То, что в нас вызревало, чему мы сопротивлялись, вдруг вырывается неожиданно даже для нас самих, как какое-то растение, которое сеешь, ухаживаешь за ним, а оно не растет, и ты уже теряешь надежду, и вдруг оно выходит на поверхность, как какое-то иноземное существо. Спектакль в какой-то момент сам начинает диктовать тебе законы. Это как история Пигмалиона. Ты что-то делаешь, а потом оно оживает и руководит твоей работой. Худрук вернулся вместе с «Бурей» На сцене Тбилисского театра имени Шота Руставели гастролирует московский театр Et Сetera. В афише — два спектакля в постановке главного режиссера Роберта Стуруа: «Ничего себе местечко для кормления собак»(*) и «Буря»(*). Все билеты проданы, несмотря на очень высокие по грузинским меркам цены — до 1600 рублей. В этот вечер в театре имени Шота Руставели сошлось все: замечательное мастерство артистов московской труппы (в первую очередь, Александра Калягина — Просперо, Натальи Благих — Ариэль, Владимира Скворцова — Калибан, Вячеслава Захарова — Гонзаго) и грузинской постановочной группы (Роберта Стуруа, художника Георгия Алекси-Месхишвили, композитора Гии Канчели), а также общественные настроения сегодняшней Грузии и темы спектакля. Герцог Просперо изгнан из Милана. Его трон узурпирован. Просперо живет жаждой мести, но в финале прощает своих врагов, возвращает себе титул и отправляется на родину. Роберт Стуруа больше тридцати лет возглавлял театр имени Руставели, но в августе 2011 года приказом тогдашнего министра культуры, Николоса Руруа, был освобожден от должности худрука. Так поплатился за свою позицию один из самых непримиримых оппонентов президента Грузии Михаила Саакашвили. Тогда же Роберт Стуруа получил приглашение от театра Et Cetera и стал его главным режиссером. В октябре премьер-министром Грузии был избран Бидзина Иванишвили, ситуация резко изменилась, и новый министр культуры Гурам Одишария подписал приказ о назначении Стуруа на прежнюю должность. В реальности будто отразился сюжет шекспировской пьесы. И справедливость восторжествовала — не только в сказке, но и в самой жизни. И все это вошло в резонанс, и зал смотрел «Бурю» так, как смотрели в 1970-е годы спектакли театра на Таганке в режиссуре Юрия Любимова. По окончании представления зрители приветствовали актеров продолжительными овациями. И бурей восторга встретили вышедшего на поклоны Роберта Стуруа, больше года не переступавшего порог своего театра.