Еt cetera в полосочку

Театр Еt cetera взял на себя почетную и красивую обязанность — время от времени предоставлять свою площадку режиссерам ближайших к нам стран, которые долгие десятилетия были вовлечены в единое с Россией культурное и политическое пространство. Роберт Стуруа прописался в театре давно, равно как и болгарин Александр Морфов. Теперь дело дошло до Литвы. Оскарас Коршуновас, с легкостью завоевавший европейский пейзаж и с почетом не единожды представленный на множестве международных фестивалей, принял приглашение Калягина и попытался взять на абордаж русский театр.Его давно влекла к себе гротескная традиция русской литературы. Начав с Хармса и Введенского, он закономерно пришел к гоголевскому «Ревизору». Закономерной в этом ряду оказалась сухово-кобылинская «Смерть Тарелкина». В те же дни, что Коршуновас, ее показал Алексей Левинский в Театре им. Ермоловой. Очевидно, вновь пришло время этой едва ли не самой удивительной пьесы русского репертуара, которую дважды ставил Мейерхольд, которая стала основой легендарного спектакля Петра Фоменко 1966 года, с гениальным Тарелкиным — Алексеем Эйбоженко.Главный объект стилизаторского интереса Коршуноваса- спектакль Мейерхольда 1922 года с черно-белой «полосатой» конструктивистской сценографией Веры Степановой. Черно-белая рябь покрывает у Коршуноваса всю сценическую коробку — специально выстроенную сцену на сцене. Тарелкин Владимира Скворцова является в халате, из которого потом вылезает в полосатом черно-белом белье… Постепенно всю эту черно-белую рябь заполняют маски — остроносенькая, с упыриными ушами кухарка Мавруша (Людмила Дмитриева), прачка Брандахлыстова (Татьяна Владимирова), а также многочисленные тени, пляшущие на экране свой собственный инфернальный танец. Театр теней и гротескные маски и грим актеров вполне предсказуемы в «Тарелкине». Есть только два непредсказуемых обстоятельства — артисты, готовые играть гораздо более сложные субстанции, чем черно-белые маски, и сам текст Сухово-Кобылина, чья таинственная метафизика не сводится к чистому гротеску и социально-обличительному пафосу. Тарелкин, решивший прикинуться мертвецом, стать трупом, исчезнуть от кредиторов и начать новую жизнь как Сила Копылов, решительно входит в область теней, теряется между жизнью и смертью, забываясь в крике «Кто я?», в котором слышится не шутовское, но реальное отчаянье. Фантасмагория в пьесе Сухово-Кобылина трансформируется в экзистенциальную драму, а потом и вовсе улетает к Дантовым адским пределам. Так парадоксально играл Алексей Эйбоженко своего Тарелкина, соединяя невозможное — лирику, метафизику и гротеск.Владимир Скворцов такого в своей небольшой актерской карьере еще не играл, но сыграть потенциально мог. Как мог бы Александр Калягин, мастерски и очень крупно играющий Варравина, существовать в этой парадоксальной и страстной формуле. Он почти приближается к ней, превращая Варравина из монстра полицейского государства в растерянную и потрясенную жертву. Но режиссер точно не слышит поэтического объема пьесы, расширяющегося до шекспировской мощи. Коршуновас сочинил очень стильный, аккуратно собранный спектакль. В нем придуман замечательный финал, когда лицо Тарелкина-Скворцова исчезает в черно-белой чересполосице экрана… Бесконечно монотонная музыка усыпляюще действует на сознание, скрывая в своей вязкой фактуре самые резкие повороты сухово-кобылинской пьесы. Точно нечего было сказать Коршуновасу по существу этого страшного русского текста. В том, сколь неизобретательна оказалась на сей раз его муза, видно, как далека для этого успешного литовского режиссера нынешняя Россия с ее вечным чиновничьим адом и безысходной метафизической тоской.