Настоящий страх ненастоящих людей

Пожалуйста, маменька, не расстраивайтесь, это просто абсурд и ерундистика.

Н. Эрдман, «Мандат» (1924)

Николая Эрдмана считали величайшим драматургом ХХ века. Станиславский называл его нашим Гоголем, а западная пресса отметила, что «если бы Эрдман продолжал писать пьесы, то он стал бы таким же значимым драматургом, как Самюэл Беккет и Жан Жене». И это после двух комедий: «Мандат» и «Самоубийца». Всего двух! Дальше советское государство во главе с товарищем Сталиным позаботилось, чтобы он больше ничего подобного не писал. Пройдя арест и несколько ссылок, Эрдман превратился в автора безобидных реприз и остроумных каламбуров, ни на что не намекающих и совершенно безопасных. И хотя его сценарии любимых детских фильмов и мультиков «Город мастеров», «Снежная королева», «Снегурочка» помнит и любит не одно поколение советских и постсоветских детей, до вершин раннего творчества он уже не поднимался.

Надо сказать, что «Мандат», написанный в 1924 году, уникален. Пьеса — точное попадание в наше время. По яркости и выразительности языка, в том числе сленгового, многоуровневости и иронической ядовитости, по убийственной дальнобойности, по тому вывернутому вверх тормашками миру, отраженному, словно в огромном увеличительном зеркале, отсекающем все случайное ради правды и глубины. Весь абсурд нашей жизни, все ее смещенное смысловое пространство, в котором пропасть проще, чем выжить, представлено с пугающей ясностью и трагическим пониманием жизни, в которой нет места правде.

Фраза «Ренессанс кончился» открывает и замыкает действие, и в этом режиссерском прочтении Владимира Панкова не только понимание, глубинное проникновение в текст 20-х прошлого века и суть 20-х века нынешнего, но и мрачное предчувствие возвращающейся, пусть частично и фрагментарно, давящей реакции, которая неизвестно, чем и когда закончится.

Абсурд нашей жизни, вся ее вывернутость и пустота не только виртуозно изображены в пьесе, но и умножены на тонкое сатирическое чутье и чувство пульсирующего энергией текста, которую удалось передать режиссеру. Спектакль поставлен в принципиально новом жанре саунд-драмы, автором которого и является Валадимир Панков. Сануд-драма — уникальное явление на современной русской сцене, сочетающее живую музыку, виртуозно вплетенную в ткань спектакля, с трагикомическим фарсом, где главную роль играет Слово. Слово и интонация, с которой оно произносится.

Писательский гений Эрдмана, чувствующего слово исключительно остро и глубоко, возвращает ему первоначальный смысл, выплетая в диалоговой драме изысканный словесный узор, блистающий остроумием и глубиной. Текст «Мандата» - не просто фельетонный юмор, он построен на глубоких социально-психологических характеристиках персонажей, которые в сочетании и взаимодействии друг с другом производят эффект разорвавшейся бомбы. У Эрдмана все безумно смешно (хохот в зале стоит неописуемый), в а конце становится страшно. Вот об этом страхе стоит поговорить отдельно.

Итак, «Мандат» современен тем, что отражает бессмыслицу и абсурд нашей жизни — и это подчеркнуто в постановке. Владимир Панков деликатно и бережно, и в то же время уверенно и смело дополняет текст приметами нашего времени, в чем-то еще более абсурдного, чем эрдмановская эпоха. Абсурд растекается в нашей реальности, прорастает в нее, выворачивая мир наизнанку: люди вызывают милицию, а приходят «братки» с лихой разбойничьей песней, людям приходится все время лавировать, чтобы в нужное время говорить нужные вещи, и это происходит так часто, что кажется, что внутри уже ничего не остается. Пустота заполняет души, пустота царствует внутри людей, превращая их в ничто:

«Товарищи, это действительно, что ничего нет. Но слова-то мои остались, героизм-то мой, товарищи, остался. Ведь то, что я российскую престолонаследницу сукиной дочкой назвал, ведь этого вычеркнуть невозможно. Вы понимаете ли, до какого я апогея могу теперь дойти? Ведь за эти слова меня, быть может, в Кремль без доклада будут пускать».

Пустота, героизм из ничего, мандат, который Павел Гулячкин (утонченно ироничный Григорий Старостин) сам себе выписал, - приметы уже нашего времени, где за словами ничего не стоит. Или стоит не то, что произносится. Страх быть арестованным или повешенным, страх сказать что-то не то, страх бессилия под напором обывательского хамства и партийной бюрократии превращается в ничто перед страхом пустоты и фиктивности этого абсурдного мира:

- Кончено. Все погибло. Все люди ненастоящие. Она ненастоящая, он ненастоящий, может быть, и мы ненастоящие?!

- Что люди, когда даже мандаты ненастоящие.

Страх небытия, которое неминуемо порождает постоянная ложь, отсутствие себя, с потрясающей силой прочувствовано и показано автором текста и создателями спектакля. Особенно сильное впечатление производит это ощущение пустоты и ненастоящей своей жизни по контрасту с иронией в стиле булгаковского «Собачьего сердца», Зощенко, Ильфа и Петрова. Горшок с молочной лапшой, надетый вместо шляпы "как улика"; кухарка Настя (остроумная Екатерина Егорова), облаченная в платье императрицы, благодаря чему получившая от скрытых монархистов полномочия «управлять государством»; «пролетарий на прокат», которого необходимо предоставить в качестве приданого Вареньки (блестящая актерская работа Натальи Благих); появившийся по воле режиссера Следователь, дополняющий общую картину пластически выразительной пантомимой (выразительная Елизавета Рыжих) — весь этот бедлам не только безумно смешон, но и трагически неотвратим. Это часть нашей жизни, доводящая ее до адского карнавала, в котором блестяще отражен булгаковский стиль.

Эрдман, Булгаков, Зощенко, Маяковский блистательно продолженные Довлатовым, Гориным и Жванецким, создали литературную Вселенную, населенную отвратительными гулячкиными, широнкиными, шариковыми и пупкиными, для которых пустота — естественное состояние, а хамство — естественная среда. Они заполняют собой все жизненное пространство, не оставляя ни малейшего шанса живому и настоящему. Великолепный спектакль, раскрывающий современному зрителю глубины и высоты советской драматургии, внося в него уточняющие приметы времени, обостряющий контраст легкой, искристой формы праздничного мюзикла и глубокой трагической составляющей этого «праздника» заставляет по-новому взглянуть в себя и свое время. Наконец мы видим на сцене мощное художественное осмысление происходящего, дополненное яркими артистическими решениями и подчеркнутое живой музыкой. Постановка Владимира Панкова, сделанная в традициях артистического кабаре, в эстетике которого начинал Эрдман, - яркий живой звук, отражающий нашу реальность, осмысляющий ее и запечатлевший навсегда образ нашего времени.