Артисты закулисья

Андрей Воробьев, директор театра "Мастерская Петра Фоменко", в театре с 1993 года "Нужно уметь оставаться бюрократом" В драматическом театре профессия директора ни на что не похожа. Душой и телом ты с театром, актеры — твоя вторая семья, каждую удачу или поражение воспринимаешь как свою личную. На гастролях мы вместе живем по полтора-два месяца, умудряясь не разругаться, как бывает в других театрах. Но при всей любви к своему делу нужно уметь оставаться бюрократом. Ведь если я не буду выполнять требования инструкций, какими бы бюрократическими они ни были и как бы они ни мешали творить, рано или поздно придет какая-то комиссия и выявит нарушения. Финансовые вопросы тоже иногда идут вразрез с творческими и бюджет не резиновый. Но мы, к счастью, решаем денежные вопросы ровно так, как в любой обычной семье. Когда ребенку нужен компьютер, а денег нет, родители либо обещают купить его позже, либо берут в долг у соседей, если он необходим именно сейчас. Но самое главное — это даже не деньги. Главное — чтобы директор не начал перетягивать на себя одеяло и прибирать к рукам художественное руководство. Мне кажется, в этом причина развала очень многих театров в нашей стране. Если я директор, то мне нечего делать на сцене. Даже в эпизодических ролях, что мне однажды предлагали. Бронислава Чунихина, завтруппы Театра сатиры, в театре с 1994 года: "Первой узнаю о беременности актрис" Главное в театре — это артисты. Остальное — обслуживающие цеха. Вот и я в театре все равно, что диспетчер на станции "скорой помощи". Все актеры у меня на виду — знаю, кто в каком кино или рекламе снимается, кто сейчас на гастролях, кто заболел. Я всегда могу дозвониться до актеров, где бы они ни были. Ведь сегодня, не прикладывая усилий, сложно собрать их всех вместе на репетицию. Сейчас, например, мы больше трех месяцев репетируем спектакль, в котором занято 16 артистов. А значит это шестнадцать разных графиков работы, которые нужно свести в один. Бывают и другие ситуации. Вот месяц назад у меня был форс-мажор, когда два актера заболели, а поставить другой спектакль было невозможно — тот уехал на гастроли. Пришлось взять на замену актера, который очень быстро входит в роль. Полтора часа репетиции перед спектаклем, и он уже играет. Сам, без суфлера. Сейчас тоже начнутся замены и перестановки: в театре четыре беременные артистки и три кормящие матери. О том, что в театре происходит демографический взрыв, я узнаю в первую очередь. Это нужно, чтобы правильно организовать работу в театре. Николай Максимов, гример театра Et Cetera, в театре с 1993 года: "Сложнее всего делать грим Ленина" Помню 1942 год, когда я в 12 лет пошел работать гримером. Была война, в театрах, только возвращавшихся из эвакуации, не хватало рабочих рук. Так что мама, дежурный администратор МХАТа, пристроила меня учеником и помощником гримерного цеха. Учился всему в процессе. Тренировался делать грим на кучерах, дворовом люде — в общем, на такой массовке, которую чем страшнее накрасишь, тем лучше. Мастер только подходил и быстро правил мою "красоту": "Потише тут с коричневым, потише!" Потом научился, наоборот, скрывать изъяны: одному актеру, который играл чуть ли не главную роль, как-то замазывал перебитый нос. В театре я уже почти 70 лет и думаю, что все-таки самый трудный грим — это портретный. Особенно сложен был грим Ленина, потому что если у артиста нет природной лысины, то нужно сделать парик. А резина была большой редкостью, так что делали из покрашенного трикотажа. А потом еще час добивались, чтобы тканевый лоб от настоящего не отличался. Сейчас косметика более доступна, нежели в советские годы, когда завод выпускал грим только основных цветов, а их оттенки делали уже сами в медицинских банках. Особенно в театре мы балуем актрис — расходуем на них самые дорогие средства! Людмила Захарова, начальник бутафорского цеха РАМТ, в театре с 1971 года: "Бутафор — это почти что фокусник!" Моя профессия официально признана вредной (много работаем с клеем и красками), за что я получаю пол-литра молока ежедневно. Но мне нравится — никогда не знаешь, что поручат делать. Сегодня — торт для спектакля с Нелли Уваровой, завтра —30 плюшевых лягушек, которых можно кинуть в зрительный зал. Самый старый бутафорский предмет в РАМТе — это скелет человека, оставшийся после спектакля "Разговоры в учительской". Ему уже 30 лет, а он все еще на сцене. Хотя живучих бутафорских экспонатов не очень много. Часто после спектакля предметы возвращаются к нам поломанными или помятыми — по задумке режиссера их все чаще швыряют или топчут. Но я не обижаюсь — чиню или делаю заново. Ведь даже одним бутафорским предметом можно заставить зрителя ахнуть. В спектакле "Приглашение на казнь" мы сделали два табурета — один настоящий, на котором актер сидит, а второй бутафорский, очень легкий, который нужно поднимать зубами. Я так его покрасила, что зрители не заподозрили подмены. Бутафор — это почти что фокусник! Бывает, я сама делаю что-то не для сцены. Например, хамон для ресторана: настоящее мясо портилось. И гости не раз просили отрезать от бутафорского кусочка "грамм двести". Владимир Егоров, помощник режиссера Малого театра, в театре с 1974 года: "Матросы, бегом на кладбище!" Профессия помощника режиссера была еще в дореволюционных русских театрах. Я сижу за большим пультом за кулисами и руковожу тем, что происходит на сцене во время репетиций и спектаклей. Знаете, это занятие и в детстве было моим любимым: поставить два стула, из маминых платков сделать занавес и с помощью кукол разыгрывать представление. Но сегодня подъем занавеса, смена декораций, вовремя внесенный на сцену реквизит — это только техническая часть моей работы. Помощник режиссера погружается в сценарий, сценографию, игру актеров не меньше, чем сам режиссер. Я слежу, чтобы артисты выходили вовремя на сцену. Особенно это важно, когда проходят массовые сцены — нередко участвует сразу три театральных курса. Приходится кричать: "Матросы, бегом на расстрел! Сцена кладбища, все бежим на кладбище!" Со стороны — жуткое зрелище. Но суета и беготня должны оставаться только за кулисами, на сцене все должно быть организованно. Помнится, когда на спектакль "Без вины виноватые" приезжали члены Политбюро, ко мне подошли из КГБ и спрашивают: "У вас выстрелов из пистолетов, пушек нет?" Я отвечаю: "Это же Островский!". "Неважно,— говорят.— Уберите". Ну что я им, классику начну пересказывать, что в этом спектакле выстрелов нет! Марина Жикина, руководитель костюмерной группы театра "Ленком", в театре с 1979 года:"Одеть бедняка иногда дороже, чем богача" Сегодня работа костюмера — это не то, что 30 лет назад. Раньше спектакли были длинными, можно было позволить себе перестановки на затемненных сценах. А костюмы были простые и очень часто типовые — много шинелей, например. Теперь зритель еле высиживает три часа в театре — ему нужна динамика. На костюмах это тоже отражается: переодевания — мгновенные, костюмы превратились в конструкции. Марк Захаров ставит нам сложные задачи: например, меньше чем за минуту переодеть актрису или актера. Весь цех придумывает, как сделать такое чудо. Есть и другие сложности. Сегодня изготовить любой костюм — это дорого. Даже если нужно добиться, чтобы из зала костюм смотрелся бедным, как в "Женитьбе", надо приложить немало усилий, чтобы новую ткань состарить. Но мне к форс-мажорам не привыкать. Казусы на сцене — это вообще постоянное явление. Пуговицы то и дело отлетают, молнии трескаются. Актриса Маша Миронова — главная любительница, как мы называем, сделать "вырвень" — выйти со сцены, не донеся целый клок юбки. Пришиваем по ходу, не снимая костюмов, поэтому актеры в это время держат во рту нитку — чтобы память не пришить.