Гример

В гримерном цехе театра пахнет совершенно по-особому. Это не запах парикмахерской, не запах салона красоты. Здесь пахнет чем-то неуловимым и загадочным, и не может быть иначе, потому что здесь работают люди, которыe творят волшебство. Только они могут прелестную девушку превратить в Бабу-Ягу, а пожилого мужчину с усталым выражением лица - в юного соблазнителя. Это все они, театральные гримеры. Профессия гримера, вне всякого сомнения - одна из древнейших профессий на Земле. Пляски древних людей вокруг костра перед выходом на охоту, с перевоплощением то в животного, то в охотника, а то и в божество, требовали от первых специалистов по раскрашиванию лиц и тел нe меньшего умения, чем от современных штатных художников-гримеров. Кстати, интересная особенность. Среди множества театральных профессий есть лишь несколько, к которым добавляют гордое слово «художник». И особняком стоит элита театра, художники-гримеры, многие из которых и в самом деле неплохо рисуют и даже выставляются. Это совершенно особая профессия, особая каста людей, и ошибаются те, кто, не зная театра, полагает, что работа гримера близка работе визажиста. На самом деле разница огромна, но ее можно определить и сформулировать до­статочно коротко. У них просто принципиально разные цели и задачи. Визажист украшает лицо, подчеркивает его выигрыш­ные черты и скрывает, маскирует недостатки. Гример же, художник-гример, создает из лица актера или актрисы лицо другого человека, с другой судьбой, с другим характером. Иногда он делает лицо более краси­вым, а иногда и наоборот. Между прочим, и это совсем не секрет, актеру нужно обладать большой смелостью и верой в себя и в партне­ров, чтобы позволить делать со своим лицом то, что ис­казит его черты порой до неприятной неузнаваемости. И если мужчины-актеры еще идут на это, то лишь единицы женщин-актрис способны на такой подвиг. А ведь как раз гример, конечно, если он настоящий художник, а не строчка в штатном расписании, и являет­ся связующим звеном между актером и образом. Можно догадаться, что думает настоящий гример, стоя за спиной актера и глядя на него в зеркало, прежде чем начать поиск грима для нового спектакля. «Да-а-а... Ну, назначили тебя на Гамлета.... Значит режиссер видит в тебе, твоей психике, твоей личности, твоем мастерстве возможность сыграть эту роль. Хоро­шо. ... Но что же мне делать? Лицо-то ведь явно не принца Датского....» Счастлив тот театр, в котором работают гримеры, пользующиеся безграничным доверием актеров и актрис. О, это дорогого стоит, это надо заслужить. Нужно делом, мастерством, душой, преданностью, талантом доказать, что ты не тот, кто лишь грамотно умеет нанести грим, наклеить бороду и причесать, а тот, кто наравне с акте­ром способен творить образ. Наивно заблуждаются те молодые, а иногда, к сожалению, и не слишком молодые актеры, считая, что грим лишь подчеркивает характер созданного ими образа. Они, безусловно, ошибаются. Ведь на самом деле, отталкиваясь от актерского ма­стерства, личности, пластики, художник-гример делает с лицом актера то, после чего актер получает огромный дополнительный импульс в работе над образом. Для него найдена опора. Но насколько же тяжело это дается! Ведь гример работает не с холстом, а с лицом человека, да и не просто человека, а актера, или, что еще сложнее, актрисы. Какой же невероятной степенью такта и понимания человече­ской психики должен он обладать, работая в театре, этом, наверное, самом странном из человеческих сообществ. Понаблюдайте, как один и тот же гример готовит к спектаклю разных актеров. С одним он во время работы шутит, с другим говорит о событиях в стране, слушает душевные излияния третьего, а с четвертым оба молчат, один сосредоточенно глядя в зеркало, а другой, работая кисточками и расческами. Театральный гример - тончай­ший психолог, психоаналитик, психотерапевт. Гримируя лицо актера, наклеивая наклейки и надевая парик, он одновременно готовит и самого актера к выходу на сцену, дает ему возможность очиститься от бытовизма или успо­коиться, или, наоборот, возбудить свой темперамент. Вот почему актеры так любят, когда их каждый раз гримирует один и тот же человек. И дело тут не в привычке, вернее, не только в ней. Дело ведь еще и в созвучии, сочувствии, содействии внутреннему состоянию и темпераменту. Да, безусловно, этот темперамент частенько вырыва­ется наружу в виде капризов, требований, недовольства и, упаси господи, истерик. Это же - театр! Но настоящий художник, а мы уже поняли, что истинный гример - это художник, выше этого, потому что знает нечто большее. Ведь не просто так пещерные шаманы раскрашивали свои и чужие лица. Не просто для забавы и потехи раскра­шивают лица и надевают парики в современном театре. Как тогда, так и сейчас, преобразование лица имеет осо­бый смысл: сакральный, ритуальный, священный. Далеко не каждый, владеющий этой профессией, задумывается над этим, но, поверьте, подсознательно каждый понимает, в какую область он вторгается. Ох, какое опасное это занятие... Какой силой духа и чистотой души нужно обладать, чтобы влезать в тончай­шие оболочки личности другого человека, не нанося ему при этом вреда. Как трудно своей энергией не внести раз­лад, не вызвать раздражения и головной боли. Настоящий гример не просто гримирует, он священно­действует. Он связан с высшими силами. Каждый гример - отчасти шаман. Мы никогда бы не подумали, что невысокий пожи­лой человек, вышедший нам навстречу,- гример. Если бы мы заранее не знали, кто он, то предположений могло быть только два - или замдиректора театра или народ­ный артист. Скорее всего, - второе, судя по тому, как он по-хозяйски чувствует себя за кулисами, как почтительно и в то же время свободно разговаривают с ним актеры и актрисы. Но - нет. Николай Митрофанович Макси­мов - именно гример. Художник-гример мо­сковского театра Et Cetera под руководством А.Калягина. Но пора уже и начинать беседу. - Николай Митрофанович, мы сами люди театральные.... - Я знаю, - неожиданно прерывает он нас. - Я уже прекрасно знаю, кто вы оба, где работаете и что собой представляете, поэтому мы и встретились. Ну и ну… От этого человека идет столько уверенности, спокойствия и энергии.... - Сколько же лет Вы в профессии, Нико­лай Митрофанович? - Считайте сами. Во MXAT я пришел в 1943 году. - Стоп! Вы не путаете? Вам же тогда было... - Не путаю. Было мне тринадцать лет. А что вы так смотрите? Да. МХАТ вернулся из Свердловска из эвакуации, когда немцев ото­гнали от Москвы, и стал набирать людей во все цеха. А война идет, кого же возьмешь? Вот нас подростков шесть человек и взяли. - Получается, что Вы как те мальчишки, что стоя на ящике, снаряды вытачивали? - А что удивительного? Фактически да... Я ведь до войны только три класса успел закончить, так что учился вечерами в школе рабочей молодежи. И целый день в театре. Учили меня профессии, серьезно учили. А когда был уже в седьмом классе, поехал впервые с театром на гастроли. - Подмастерьем, учеником? - Каким учеником! Полноценным гримером! Спектакли же у МХАТа огромные, массовка вообще колоссальная, и вся массовка наша, мы, молодые, их и гримировали. И вот кле­ишь, клеишь этим боярам бороды, парики.... Такой конвейер! Но рука набивается очень быстро... если хочешь, конечно. - А потом? - Через какое-то время поступил и в Школу-студию МХАТ. Хотел на заочный, а Шверубович Вадим Васильевич узнал и говорит: - Никаких, давай на очное.... И вот днем учусь, а вечером в театр бегом. Я же одно время вообще хотел из профессии уйти, сме­нить профессию. - Как это? - Нас ведь учили в Школе-студии всему и учили хоро­шо. И я думал - ну что гример... пойду по администра­тивной линии, мне же нравилось организовывать, стану начальником... Закончили учебу, мне - бац! - распределе­ние: в Московский художественный театр, зав. Гримерно-постижерским цехом. Вот и все тут. Все сразу. - Штат большой ? - Двадцать три человека! Огромный! Но и работы полно: Большая сцена, Малая, филиал на Москвина... Но тут уж я мог делать то, что хотел. Сам подбирал себе людей. Знаете как? Приходил в ТХТУ, смотрел... Потом кого примечу, брал на стажировку. И так получилось, что я всех лучших собирал. Конечно, потом они расходились и по другим театрам, по киностудиям... Но учил-то их я. - Получается, что Вы один из основателей московской школы гримеров?... - А что лукавить - да. Послевоенной школы, конечно. До войны были в основном ученики Якова Ивановича Гремиславского (он самого Константина Сергеевича гримировал), такие мастера.... А после войны уже я много сделал. Не в одиночку конечно. Но есть чем гордиться, безусловно. Я брал ребят совсем молодых и учил, причем чтобы им было интересно, учил часто на портретном гриме, чтобы не просто лицо сделать, а узнаваемое: Толстой там, или Достоевский... Смотрит и сам сразу видит - получилось или не получилось. Вообще я делал еще вот как, но уже не со студентами, а с теми, кто закончил. Беру того, в ком вижу способности, и говорю - будешь у меня пять лет учиться. Он - как? почему? Я, мол, уже диплом имею, я полноценный гример. А я ему : - Дурачок, я тебя профессии научу, ты через пять лет станешь настоящим мастером. Не будешь, зажавшись, ходить - чего изволите? - а по-настоящему поймешь, кто ты такой, по­тому что я тебя научу такому, чему никто не научит. Вот у меня сейчас в театре девчонки работают. Пришли, вроде все умеют, способные, руки на месте, головы соображают, а все равно чего-то не хватало. А сейчас гляжу - плечики распра­вили, смотрят уверенно... И себе знают цену как мастерам, и с актерами научились работать, и что важно - актеры их уважают. А почему? Потому что увидели в них помощников себе, талантливых помощников, союзников, которые дадут им многое для образа, для характера, да и для самочувствия даже. Вот и уважение. - А какие, по-вашему, качества характера нужны гри­меру? Именно гримеру, а не вообще специалисту? - Труд! В первую очередь - трудолюбие. Это основа всей работы гримера. Много раз повторять одно и то же, и искать, искать что-то новое, пробовать постоянно. Да именно трудолюбие. Но и безусловно, - терпение.... Я имею в виду человеческое терпение. Не замечать что- то, не впускать в себя актерское раздражение, погасить, стерпеть... Но не унижение терпеть, а именно вот это театральное раздражение, даже капризы порой. Актеру ведь выходить на зрителя, он весь взвинчен. Гример что? Он за кулисами, его никто не видит. Поэтому, конечно, нужно быть терпеливым. Не сносить хамство, бывает ведь и такое, но относиться с пониманием. Сколько раз было, что потом после спекта­кля актер подходит: - Прости меня, старик, я накричал тогда... ну, не обижайся. Но и уважение, безусловно, должно быть к гримеру. Вот это уходит, к сожалению. Это же ведь идет и от вну­тренней культуры и от доверия к коллеге. Вот я во МХАТе кого только ни гримировал, там же в те времена были сплошные народные, да не России, а СССР. И никогда никакого неуважения, никогда! Нервы были, без этого ни­как, мы же в театре работаем, но чтобы капризничать или вообще унижать... О таком даже подумать нельзя было, потому что все понимали - с тобой работает такой же мастер, как и ты сам, и желает тебе помочь, хочет сделать так, чтобы ты нашел свой образ, свой характер на сцене. И уважение было огромным... Я даже не о себе говорю, а вообще об отношениях. - А сейчас что же? Распалась связь времен? - Ну как сказать... Едва не распалась, я думаю. Ведь такие годы были. В девяностые кто о театре думал? Все могли потерять безвозвратно. Но сейчас хорошо, что с одной стороны есть те, кому можно все это передать, а с другой стороны такие вот, как я, которые еще что-то могут и сказать и показать, и научить. Все хорошо будет, я уверен. Хотя конечно, они уже совсем другие. - А чем другие? - Отношением к жизни. Мы были рабами театра. Он был для нас всем, и если лишить любого из нас работы в театре, он умрет. Рабы. Да, доброволь­ные, да, счастливые, но ничего, кроме этого, не имеющие. А сейчас молодые люди смотрят - а что тут за условия, а сколько я буду получать, а что за работа, с кем... - А мастерство? Деградирует про­фессия? - Ну, нет! Есть отличные мастера молодые и в кино и в театре. Есть, ко­нечно. Но вот чего уже не будет - это мастерских. Какие мастера на Мос­фильме работали! Какие они делали удивительные веши! Парики, наклей­ки... С полуметра не разглядишь, что это наклейка, хоть крупный план, хоть сверхкрупный. Я просто любовался ими. Теперь уже там не так. - А как Вы все же ушли из МХАТа? Выросли там, столько лет отдали ему. Поссорились? - Да вы что! Я же ушел сначала к Питеру Штайну в «Орестею». У них там просто завал был, и попросили помочь. Я им нашел мастера, который за неделю сделал одиннадцать роскошных париков, и сам стал с ними работать, ездил везде больше года. А в это время как раз Калягин создал свой театр и по­звал меня, мы же с ним столько лет вместе работали. А во МХАТе у меня все было замечательно, но просто мне уже тяжело было: три сцены, двенадцать премьер в год. Ну, кто выдержит! Все же возраст уже.... Пришел к Ефремо­ву, прошу меня отпустить, а он спрашивает: - А мне что делать? Я ему говорю: - Ну, а тебе, Олег, до конца. - Но здесь Вы уже не завцехом? - Не-е-ет, зачем мне это! Меня здесь уважают, прекрас­ные условия создали, но я уже просто гример. Выпускаю спектакли, работаю с Калягиным... А в цеху пять человек, дочь моя работает. - Ваша дочь? Серьезно? - Да.... Она Школу-студию закончила, была актрисой, потом родила и перешла в гримеры. Более того, защити­лась, книгу пишет по истории грима. Я смотрю, как она работает, и мне за нее не стыдно. Хороший гример, моя школа. Это третье наше поколение в театре. Папа мой был во МХАТе столяром-краснодеревщиком, у меня вот вся жизнь в театре, теперь Маша. На пиджаке Николая Митрофановича восемь орден­ских планок, а над ними маленькая «розетка» с двуглавым орлом, как розетка Почетного Легиона. Он и есть из почетного легиона. Легиона великих мастеров.