Александр Калягин: "Тебе на сцене раздеваться надо — раздевайся"

Александр Калягин: "Тебе на сцене раздеваться надо — раздевайся"

Все, кроме скуки и пошлости


30 лет. Вполне себе зрелый возраст. За спиной — кризис, бродяжничество по Москве, поиск. В настоящем — поиск, рабочий процесс, премьеры. Впереди — надежда на продолжение. О том, как все начиналось, как было впервые и вновь, о принципиальной безыдейности и принципиальном удовольствии в театре и от него, накануне тридцатилетия обозревателю «МК» рассказал художественный руководитель Et Cetera Александр Калягин.

Кризис. 90-е годы. Я работаю в Художественном театре, в котором на тот момент потрясающая труппа. После десятилетнего ремонта мы наконец переезжаем из здания на Тверском бульваре в Камергерский переулок. И у меня, кажется, все начинает сходиться: снимаюсь в кино, уже есть «Прохиндиада», «Мертвые души», «Механическое пианино», а в театре… А в театре по разным причинам началось дрожание и сомнение. Из МХАТа уходят Олег Борисов, Женя Евстигнеев, режиссер Роза Сирота — труппа стала распадаться на моих глазах. А когда ушла Настя Вертинская, для меня прозвучал нехороший звонок.

Я оказался в кризисе — что делать-то? Попросился у Ефремова перейти на разовые, но он стал отговаривать и предложил мне роль в новом спектакле «Уходя, оглянись». И я вместе со Славой Невинным, Наташей Теняковой, покойной Леночкой Майоровой играл этот спектакль, но сказать, чтоб был успех…

А в этот момент в Москве стали возникать театральные студии, и я подумал: «Вот я уже выпустил в Школе-студии МХАТ хороший курс (там были Саша Лазарев, Юля Меньшова, Андрюша Панин, Вера Воронкова — курс обалденный), и я предлагаю ребятам самим решить — делать нам театр или нет?» Честно говорю им, что у меня съемки, много работы, но они проголосовали «за» театр. Но пока я ходил по начальству, которое мне внятно объяснило, что все хотят театр, а новых помещений у них нет, учеников моих постепенно разобрали. Почти всех. Да и со всех сторон жужжали в уши: «Не представляешь, какой это ад — завести театр. Нужно помещение найти, бухгалтера, который не ворует».

А мой товарищ Сергей Тонгур сказал, что затевает театральное дело, и у него в труппе уже есть мои ученики. Он меня приглашает посмотреть постановку, с которой они хотят поехать по стране, чтобы немного подзаработать. Меня спросили: «Ничего, что мы поставим в афишу вашу фамилию?» — «Да вы что, не надо», — замахал я руками. Но они стали упрашивать, давить на жалость, и тогда я сдался, но сказал: «Раз так, тогда я должен буду порепетировать». Так я и вляпался.

Московские адреса. Первое помещение нашей группы было в Тушине в ДК при авиазаводе. Второе — тоже на заводе, но уже недалеко от Садового кольца, в районе Маяковки. Третье — на 1905 года, возле бань. И тоже в ДК, где у какого-то завода проходили собрания. Из того периода хорошо помню одно: мы репетировали на втором этаже, а из туалета на первом воняло так… Но постепенно ко мне пришли режиссеры, и так мы начали. И только Юрий Михайлович Лужков дал нам помещение на Арбате, где на тот момент висел один рваный киноэкран, и там родился наш театр.

Там родились наши лучшие спектакли — «Дон Кихот», «Король Убю» режиссера Александра Морфова, «Игра снов» в постановке Григория Дитятковского. Именно туда продюсер Давид Смелянский привел мне Роберта Стуруа, режиссера с мировым именем, его театр из Европы не вылезал. Как его обожала Аргентина, мы увидели своими глазами, когда поехали туда на гастроли с «Бурей». До сих пор не могу понять, как он нам, самодеятельности, подарил свое имя?!


А дальше — всё как в хорошем вечере: сидишь за столом, разговоры, выпивка, песни — время не замечаешь. Так и у нас: не заметили, как сначала пять, потом десять, двадцать, а теперь тридцать лет пролетело.

Принципиальная безыдейность. Главное, что я понял, создав театр — тягаться со своими учителями — Ефремовым, Эфросом, Гинкасом я не собираюсь. Зачем? То, что я могу как педагог, буду делать. Значит, главным остается Щукинское училище (теперь институт), вахтанговское направление. Актеры моего курса должны как можно больше пройти разных педагогов. Как каждый великий писатель (Чехов, Шекспир, Островский) — это театр со своими правилами, так и разные педагоги (я говорю о педагогах-личностях) — тоже театр. Это очень хорошая идея — сделать студенту сразу несколько «прививок». Тогда ты иммунно защищен разными «вакцинами» и можешь идти работать в любой театр.

Я сказал себе: «Чем больше я буду приглашать к себе разных режиссеров, тем лучше будет моя труппа». В общем, почти так и есть, я не ошибся — артисты Et Cetera могут всё. И все режиссеры, кто приходит сюда, довольны артистами — Стуруа, Шапиро, Коршуновас, Штайн, Панков. Канадец Важди Муавад вообще был счастлив: его «Пожары» до сих пор лучший трагический спектакль в Москве.


С одной стороны, кажется грустно, что Калягин как будто безыдейный, но даже в нашем названии заложена идея: Et Cetera — и так далее и тому подобное. А потом я сказал фразу, которая стала крылатой: «В театре возможно все, кроме скуки и пошлости». Тебе на сцене раздеваться надо — раздевайся, но только если ты зрителя к этому подвел, а не потому, что это просто модно, а ты хочешь быть в тренде. И никто не замечает в «Мертвых душах», когда Собакевич говорит Чичикову во время обеда: «Я устрицу ни за что есть не буду, потому что знаю, на что она похожа». Это не пошлость — слова Гоголя! Вот и всё: кроме скуки и пошлости.

У каждого театра должна быть своя «Принцесса Турандот», «Синяя птица», или «Чайка». У нас тоже есть: никогда не забуду удивление и восторг Марка Захарова, когда он посмотрел наш «Дон Кихот» с декорациями Эдуарда Кочергина. Мы открывали произведения, которые прежде не шли на советской сцене: «За горизонтом» Юджина О’Нила, «Шейлок» Шекспира, «Король Убю» Альфреда Жарри, а это очень жесткая вещь, с матом. Они были поставлены в Et Cetera. Никогда не шел драматический «Дон Кихот». В чем-то мы ошибались, где-то ударились, но искали, развивались.


Получить удовольствие. Человек должен прийти в театр и удивиться. Театр — это же иллюзия жизни, это красота. А на сцене, пожалуйста — всё что угодно. Поэтому театр, который для меня — праздник, должен быть, во-первых, необычным образом устроен. Поэтому ложи в зале я назвал не номер один, два, три. Центральная у нас называется «Годо», слева от нее большая ложа — «Фальстаф». Даже, если человек не знает, кто это такой, не читал Шекспира, он заинтересуется. Второе, я сказал себе, что зал должен быть красивым, и третье — должен быть очень хороший буфет. Потому что зритель имеет, например, право сказать: «Спектакль очень понравился, хороший». Или: «Чего-то сегодня спектакль не очень, но буфет… Там дают и это, и то». Я думаю, что из театра, как из хорошего магазина, зритель не может уходить ни с чем. Какое-то положительное впечатление он должен унести. Эстетику и этику никто не отменял. А если сцена снабжена различными техническими возможностями, если труппа хорошая, режиссер сильный и буфет хороший — вот это счастье.

30 лет. К юбилею мы готовим «Мандат» по пьесе Николая Эрдмана. Пьеса трудная, не имеющая практически театральной биографии. Мейерхольд эту пьесу ставил, но спектакль быстро прихлопнули. Замочек трудный, открыть не просто… И это риск, но кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Источник: https://www.mk.ru/culture/2023/02/02/aleksandr-kalyagin-tebe-na-scene-razdevatsya-nado-razdevaysya.html