Рустам Ибрагимбеков: «Подавляющее число мужчин живут в бутылке, портя женщин»

5 февраля исполняется 80 лет Рустаму Ибрагимбекову — писателю, режиссеру, продюсеру, автору сценариев таких фильмов, как «Белое солнце пустыни», «Храни меня, мой талисман», «Восток-Запад», «Урга. Территория любви», «Сибирский цирюльник», «Утомленные солнцем», «Кавказское трио». Юбилей он встретит в театре Et Cetera на премьерном спектакле «Утро туманное», который поставил по собственной пьесе. За несколько дней до этого он огласил лонг-лист евразийской кинопремии «Восток-Запад. Золотая арка», которую придумал и впервые провел год назад.


— У вас юбилей, а вы сами дарите подарки людям — театральная премьера, премия…

— Я стараюсь подарки делать и без юбилеев. Премия существует уже два года, а спектакли ставлю время от времени. Но «Утро туманное» действительно приурочил к юбилею. Спектакль тематически близок моему внутреннему состоянию. Героиня пьесы — женщина в возрасте, и она не хочет сдаваться, продолжает жить так, как жила всегда, оставаясь молодой, вызывая непонимание и крайнее раздражение у ее близких, друзей и родных. Но она отстаивает свое право не становиться старухой и жить полнокровной жизнью. Поскольку в определенной мере эти чувства испытываю и я, то мне было интересно об этом написать и поставить спектакль.
Я рад, что дожил до 80, но, отмечая дни рождения, испытываю чувство неловкости. Стыдно, потеряв стольких дорогих мне людей, устраивать праздники. Но у нас в семье всегда отмечали дни рождения. Даже в самые трудные времена. Мама устраивала праздники мне и брату и никогда не отмечала свой и папин дни рождения. В голодные военные времена она собирала моих друзей, умудрялась испечь торт «Наполеон» с заварным кремом, приготовить фруктовый глинтвейн. А я в это время ходил в школу в сандалиях с оторванными подошвами и собственноручно прикручивал их медной проволокой. Так что день рождения — это святое, и сохранилось во мне от мамы.

— Чувствуете возраст? Запомнила слова режиссера Анатолия Васильева, отметившего тогда 60, о том, что достаточно прийти в поликлинику, чтобы все понять. Отношение такое, словно ты уже зажился на этом свете.

— Только в нашей стране есть термин «возраст дожития». Все социальные нормативы разрабатываются для людей до 60. Сейчас, возможно, что-то пересмотрят в связи с изменением пенсионного возраста. После 60 человека фактически нет. Все то, что полагается гражданину страны, учитывается до этой возрастной планки. А поскольку это возраст дожития, то и отношение соответствующее и у государства, и у общества. У молодых — одно, и совсем другое у людей за 50. Они и сами ощущают упадок сил, поэтому соответствующим образом относятся к тем, кто старше, рассуждая так: если уж я в таком состоянии, то 70-летний зажился, пора знать свое место. Конечно, возраст ощущается. Особенно, когда оказываешься там, где много людей, которые до тех пор, пока не знают твоих заслуг и регалий, тебя не воспринимают, смотрят без всякого интереса. Если рядом со мной молодой человек или относительно молодой, то к нему совершенно другое отношение.
Кажется, у Тургенева есть фраза о том, что в комнату вошел пожилой человек 35 лет. Теперь планка поднялась, но 70–80-летние люди воспринимаются как малоинтересные и отработанные, за исключением персон известных. Сколько бы лет ни было актеру, к нему всегда есть интерес со стороны людей, знающих его творчество. Но скажу честно, все это меня мало заботит.

— Почему?

— Я отношусь к категории людей, которые хорошо себя чувствуют там, где много народу. Публичное одиночество меня устраивает, когда никто не трогает, и я могу сам выбирать, с кем общаться. Люблю одиночество, которое можно в любой момент прервать. Я привык к компаниям из шести-восьми человек. Те, что больше, когда никто не слышит друг друга, утомляют. Избегаю больших презентаций — там нет общения. А общение с друзьями, близкими по духу людьми, кому не надо ничего объяснять, потому что они живут примерно на том же жизненном материале, который связан с тобой, — это самое большое удовольствие из тех, что у меня остались. Поэтому интерес ко мне посторонних людей меня мало волнует.

— В вашем родном Азербайджане совсем иное отношение к возрасту?

— В корне другое. Там тоже существует понятие «аксакал», что в дословном переводе означает «белая борода». Но уважение к человеку с опытом тоже постепенно разрушается, хотя еще прочно сидит в менталитете кавказцев. Это некая компенсация за то, что ты постарел, и если, постарев, ты оказался не самым умным и проницательным человеком, тебе все равно оказывают знаки внимания, по крайней мере, на формальном уровне. Раньше опыт был важным критерием. С ним считались. Опыт помогал понимать и видеть многие вещи. Но мир стремительно меняется. Если раньше накопленного опыта хватало на всю жизнь, то теперь на первое место вышла способность воспринимать новую информацию. Опыт стал грузом. Он мешает, поскольку предполагает определенное мировоззрение, понимание людей, чисто профессиональные вещи. Все это сегодня за жизнь одного человека быстро устаревает. Ему надо несколько раз переучиваться и избавляться от того, что накоплено прежде.

— Каким образом это касается театра?

— Беда современного театра в том, что значительная часть режиссуры идет не от материала и драматургии, которые отошли на второй план. Важнее становится проявить себя, свою систему отмычек и придумок, поэтому режиссеры так быстро исчерпываются. Я отнюдь не за то, чтобы ставили только пьесы. Можно обратиться к телефонной книге, но и в ней надо понимать, чей номер телефона перед тобой. Современная режиссура часто связана с жизнью, но оторвана от того материала, над которым работает постановщик. По ученикам Сергея Герасимова можно было определить год их выпуска. Герасимов развивался, а ученики часто оставались в 1950-м, 1960-м, какими он их выпустил из ВГИКа. Спасение режиссуры — только в материале. Когда в него вникают, появляется необходимость новых режиссерских решений. Жизнь сильно поменялась, а режиссеры — люди этой жизни. Им хочется говорить ее языком. Отсюда критически-разрушительное отношение к классике. Одни и те же приемы используются независимо от того, что ставят.
Огонь — замечательная вещь, но когда его много, вспыхнет пожар. Без еды не обойтись, но если много есть, станешь толстым, как я. Много воды — это потоп. Во всем и везде нужно находить меру. Человечество постепенно теряет эту способность.

— Для чего, по вашему, люди занимаются искусством?

— Принято говорить, что это потребность самовыражения. А почему в одних такая потребность есть, а в других нет? Это связано с инстинктом самосохранения человечества. В нашем организме существуют клетки макрофаги. Если что-то попадает в организм, они начинают бороться с инфекцией. Люди искусства — макрофаги в теле человечества. А человечество — частичка чего-то великого и непостижимого. Сколько миров над нами, никто не знает. Люди искусства создают нечто, что помогает другим хотя бы на время. Это как форточка, дающая свежий воздух. Человеку надо читать, смотреть, слушать. Есть люди, лишенные этого, и тут ничего не сделаешь. Это как музыкальный слух, он или есть, или его нет. Мой отец был очень интеллектуальным человеком, но абсолютно равнодушным к искусству. Когда играла музыка, папа говорил: «Выключи! Шумно». А мама, наоборот, любила. Все, что есть во мне и было в брате — любовь к чтению, восприятие, — все связано с мамой.

Сам я не законопослушный человек, и этому меня тоже научила мама. Во время войны мой папа вынужден был уйти с работы по ее настоянию. Поскольку отца отправляли на рытье окопов и он бы в них погиб, потому что ему было за 50, и он был сильно близорук. Тогда выдавали карточки. Без них прожить было невозможно. У нас карточек не было, и мама начала варить мыло. А за это давали 10 лет.

— Мыло варить было нельзя?

— Ни в коем случае. Существовала государственная монополия. Необходимые для изготовления мыла олифу, соду, жиры надо было незаконно покупать. За что я люблю Баку и то время? Весь двор знал о том, что мама варит мыло. Но никто ее не сдал, а во дворе жили 20–25 семей. Мой брат Максуд написал об этом сценарий. Я от мамы научился понимать, что законы бывают справедливые и несправедливые. Но есть совесть.

— Как она связана с моралью?

— Это разные вещи. Мораль — это то, что принято в том сообществе, в котором ты живешь. А совесть от бога. Она выше тебя. Некоторые, так же как талантом, одарены совестью, а некоторые нет, и ведут себя сообразно своим представлениям. Моим ограничителем является только совесть. Но я нерелигиозный человек. А сейчас все повернулись в сторону религии и церкви, много говорят о боге. Все религии — аналог системы Станиславского, которая учит безбожного и малодуховного человека тому, как прийти к богу. Талантливому актеру система Станиславского не нужна. То, что передавал Станиславский, опираясь на свой актерский опыт, нужно для обучения того, в ком этого нет.

— В какой степени ваши взрослые дети влияют на вас? Может быть, идею премии подсказала вам дочь?

— К сожалению, нет. Но моя дочь, хочет она того или нет, учит меня. Я человек восприимчивый. А поскольку Фатима для меня — один из лучших образцов молодого человека, я за ней наблюдаю. Что же касается идей, то я все время говорю себе: «Угомонись! Что ты опять придумываешь?» Единственное, чему я поклоняюсь, так это религии времени. Самое главное в нашей жизни — время. Немало людей его просто убивают, полагая, что есть что-то более важное, ради чего они живут. На то, что мне неинтересно, никогда не буду тратить время и усилия.

— Это говорит о том, что вы свободный человек. А это роскошь.

— Я это ценю. Огромное количество людей вынуждены тратить время на добывание куска хлеба. Конфуций сказал: выбери себе профессию по душе — и ты никогда не будешь работать. Нам с братом повезло: мы делали только то, что нравилось, и нам за это еще и деньги платили. Но сейчас уже не платят, потому что то, что я делаю, никому не нужно. У меня лежит несколько пьес и сценариев. Их хвалят, но, оказывается, это «не тот формат». Я делаю все только в удовольствие. Никогда нигде не служил. Начинал как научный работник, потом уехал в аспирантуру, поступил на Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Общественной работой в молодые годы не занимался, потому что уже тогда относился к комсомольским работникам с предубеждением. Я написал нечто вроде воспоминаний, назвав их «Успешное поражение». И там рассуждаю о том, что каждая жизнь — это поражение, потому что ее побеждает смерть. Можно ли сделать поражение более или менее успешным? Одни стремятся заработать много денег, другие рвутся к власти. Кто-то выражает себя в творчестве, забывая обо всем на свете, кто-то находит себя в детях. Вижу, как огромное количество талантливых людей так и не нашли себе достойного применения. Всякий раз, когда смотрю на лист бумаги, вспоминаю, сколько великих было до меня, сколько достойных теперь и сколько их еще будет. Но ни Толстой, ни Чехов, ни Шекспир не знали того, что знаю я. У меня есть свой маленький жизненный опыт, моя жизнь, которую могу описать только я. В огромную картину мира только я могу внести свой маленький фрагментик. Это мне помогает каждый раз преодолевать сомнения.

— Вы не религиозны, но философ?

— Религии себя отжили, потому что сегодня они восстанавливают людей друг против друга. Даже внутри религий происходит разделение. Люди не могут поделить бога, и происходят страшные вещи. Наступило время новых философий. Детей надо с детства учить, что быть добрым выгодно. Патриотизм в больших количествах — это преступление против человечества. Мы сейчас в таком состоянии, что все наше воспитание должно быть антипатриотическим. Патриотизм в человеке сидит и так. У меня сложные отношения с азербайджанским руководством, но я люблю свой народ. Есть такая философия — пантеизм, приверженцы которого все воспринимают как часть природы. Но я не пантеист в чистом виде. Воспринимаю природу как микроскопическую часть чего-то гораздо большего. Бог — часть того большого, чем мы являемся. Почему он терпит несправедливость? Почему так много страшного творится в мире? Все потому, что он определяет законы существования высокого. Все остальное решает сам человек. Всевышний определяет дорогу. Тротуар уже выбираешь ты. Очень многое зависит от тебя. Вера в то, что за бытовым, реальным существует что-то более высокое, делает человека человеком. И не надо волноваться за то, буду я там или не буду.

— Там, это где?

— Там, где окажешься, когда умрешь. Тело останется здесь, оно распадется. Мы существуем в волновом пространстве. Все, что находится внутри нас, существует по законам волн. Как только разрушается целостность, мы распадаемся на части. А энергетическое поле, которое образовано моим телом, уходит во всеобъемлющий мир волн. Мои клетки попадают в землю, перестают быть частью целого и превращаются в тлен. Поэтому я против сожжения. Человек обязательно должен возвращаться в землю, поскольку мы все состоим из элементов земли, составляющих таблицу Менделеева. Мы живем на большом кладбище. Умерших больше, чем живущих. Что будет с моим энергетическим облачком там? Не знаю. Но, как известно, примерно раз в 700 лет человек повторяется. Набор генетических клеток разнообразен, но ограничен, потому обречен на повторение. И вы можете встретить человека, похожего на вас. Кто-то повторяется через триста лет, а кто-то через тысячу. Ухудшается или улучшается человечество? Поразительно, но на микронные доли улучшается. Если условно разделить людей на эгоистов и альтруистов, гибнущих гораздо чаще из-за способности принести себя в жертву, то их число, пусть незначительно, но растет. Они лучше размножаются.

— Кто ваш зритель и читатель?

— Нельзя ориентироваться только на элиту. «Белое солнце пустыни» — хорошая картина, но не шедевр. Она для широкого зрителя. Он ее любил и спас, когда ей присвоили низшую, четвертую категорию качества. Сценарий подобен морю. Те, кто не умеет плавать, должны иметь возможность поплескаться у берега. Поэтому важен занимательный сюжет. Надо заботиться о самом простом зрителе. Я — изощренный профессионал, но очень чистый и наивный зритель. Если у меня не возникает сопереживания с тем, что происходит, значит, все от ума — и мне становится неинтересно. Должны быть и глубинные слои для тех, кто умеет плавать. Умение о сложном рассказать просто, но так, чтобы это не стало примитивным, требует мастерства. Я присутствовал на репетиции великого скрипача Павла Когана и великого композитора Кара-Караева. Они разговаривали, как два мебельщика: тут выше, тут ниже, правее, левее. Они не произнесли ни одного высокого слова, а репетировали при этом выдающееся произведение — Второй скрипичный концерт Кара-Караева. Я стремлюсь делать то, что нравится людям. А в жизни особенно заискиваю перед детьми.

— Перед своими?

— Перед любым ребенком. Мне так хочется ему понравиться! Волнуюсь, что он встретит черствых и равнодушных людей и вырастет таким же. Поверьте, это неконтролируемо. А мои дети считают, что я суровый папа и непрекраснодушный дедушка.

— А что скажете про женщин?

— Я гораздо выше ценю женщину, потому что она менее рациональна, более чувственна, чем мужчина. Она — мать и способна ради ребенка на то, на что отец вряд ли способен. То, как ведет себя женщина, во многом зависит от мужчины. Она часто пытается захватить власть. И мужчина должен ее ограничить, в противном случае женщина утрачивает женственность. Долг каждого мужчины — обеспечить женщину, дать ей возможность заниматься собой и семьей. Она не должна укладывать шпалы или бороться за кусок хлеба. Если он этого не делает, женщина занимает столько пространства, сколько захочет. Один из персонажей моей повести «Сложение волн» говорит, что мужчина должен уметь ограничить женщину сосудом, чтобы она в нем располагалась. Если этого не происходит, то женщина сама загоняет мужчину в бутылку. И подавляющее число мужчин живут в бутылке, портя этим женщин. За мою жизнь у меня было несколько женщин, но, по сути, это одна и та же личность. Хотя они были разные по возрасту, национальности, профессии, социальному положению. Мне 80 лет, и меня никто не предавал. Когда человек определяет качество другого только по отношению к себе, это глубочайшее заблуждение. Человек должен быть хорошим по отношению к другим людям. Если это не так, то рано или поздно он и к тебе будет плохо относиться.