«Et Cetera» откроет новый сезон в новом здании

- Ваше старое здание зритель с трудом мог найти по табличке. Мимо нового — не промахнешься. Вам самому новый дом нравится? КАЛЯГИН: Дом мне нравится, как родной, любимый ребенок, которого я выпестовал. Архитекторы, дизайнеры, строители — очень талантливые люди в строительных науках. Какую бы я красоту не придумал, говорил я, только не делайте Трансвааль-парк. Конечно, немножечко все мистическое здесь. За эту мистику я благодарен Богу. - Что — мистика? КАЛЯГИН: Мистика — это Малый Харитоньевский переулок, 200 метров от метро Кировская (бывшая), теперь м.Тургеневская. В Малом Харитоньевском переулке я прожил до 23 лет. В 5 лет по моим настойчивым просьбам, мольбам и истерикам мама вызвала столяра, и мне построили театр с кулисами, с порталом, занавес мне сшили. С 5 лет в коммунальной квартире я испытывал счастье, имея этот театр. Я открывал занавес много раз, мамины бусы были змеей. Чего-то я придумывал. - А Вы сами выбирали место? КАЛЯГИН: Нет. Мне посоветовал мой друг Леонид Шафер. В том здании на Арбате, где мы жили 10 лет, я был счастливым человеком. Мы сделали очень хорошие спектакли. Я поражаюсь выдающимся художникам, которые приходили в наш зал на Арбате, долго смотрели на сцену, на потолок, на кулисы, которых нет, и придумывали визуальный ряд спектаклей. - А здесь получится также интересно? КАЛЯГИН: Здесь должно получиться. Я настаиваю на том, чтобы в театре с самого начала было все интересно. Театр начинается не с вешалки, а со входа, с внешнего вида, с разнообразия каждого перехода, которые имеют свой цвет, свой стиль. Все ложи разные, ни одна не повторяется. Кресла итальянских мастеров, которые подарил нам меценат, любитель нашего театра Александр Самусев. Люстра, которая опускается, сцена, которая движется, телевизоры и мониторы, которые стоят в фойе. Человек, который опоздает, садится в фойе, и будет смотреть трансляцию на мониторе. Мы придумали над каждой дверью в зрительный зал бегущую строку: от банальных — «после третьего звонка телефоны отключить» до красивых театральных вещей — «сегодня роль такую-то играет молодой актер такой-то» и т.д. Все это есть в мире. Я решил собрать все воедино в одном месте на Тургеневской. - Вы перенесли дух «Et Cetera»? Каким словом этот дух можно обозначить? КАЛЯГИН: Для меня театр — это место, где все возможно. Все зависит от того — кто и как. Дух мой по отношению к театру — это игра. Я всю жизнь занимаюсь лицедейством, играю. Я всю жизнь придумываю себе игру на своей территории, в своей личной жизни и в масштабах сценической площадки. Это не значит, что я обожаю театр. Я его иногда и ненавижу, потому что я обожаю театр. Я его иногда и ненавижу, потому что это — работа, которая все вытягивает. Моя работа, мое призвание — это сцена. Я на репетициях отдыхаю. На самом деле я вкалываю. Но я отдыхал, потому что я там, как рыба в воде. Я могу там мучиться, но это будет другое мучение. - У Вас много обязанностей и в театре, и помимо него. Что позволяет Вам сохранять хорошую форму? КАЛЯГИН: Интересный вопрос. Что мне дает силы? Иногда хочется все сбросить с себя. Потому что главная моя работа — это сцена, лицедейство. Актер иногда не чувствует, что ему пора уйти со сцены. Он весь в штампах. Что мог чувствовать прекраснейший актер Марк Прудкин, с которым я играл во МХАТе в спектакле «Живой труп», когда он плохо слышал? Его выносило на сцену, ему подсказывали текст, он играл изумительно. Но я, как актер, видел, что ему тяжело сказать монолог, выслушать, потому что он был туг на ухо. Некоторые фразы мне приходилось форсировать. Я все равно получал великое удовольствие, играя с ним. Но он сам этого не чувствовал. Он до последних дней играл. А зритель видит, специалисты видят. - У Вас есть круг людей, которым Вы доверяете? КАЛЯГИН: Есть и критики, которым можно доверять. Их очень мало. Это люди, которые желают тебе добра, и мягко или жестко могут сказать. Все равно, доверяешь только себе и самым-самым близким людям. - С какого спектакля Вы начнете здесь? КАЛЯГИН: На открытии 30 ноября мы первым решили сыграть «Тайна тетушки Мэлкин» для детей. Это так необычно, один из лучших спектаклей, в свое время мы получили премию Москвы. Мы пригласим детей-инвалидов, сирот. Потом выпускаем свой репертуар, который трудно будет адаптировать к новой сцене. А потом в конце февраля, начале марта состоится премьера пьесы М. Курочкина, которую он специально написал для нашего театра, для меня, где будет рассказано о жизни театра. Пока названия не придумано. Но пьеса очень интересная. - А есть спектакль, который нельзя перенести на новую сцену? КАЛЯГИН: Мы очень сильно порезали наш репертуар. «Парижский романс» не получился у нас в свое время, мы его не взяли. Некоторые спектакли устарели. Оставили «Игру снов». Хотим лучшее перенести на эту сцену. У нас будут ставить Угаров, Панков, Бычков. Решили пройтись по нынешней режиссуре, что они могут сделать для нашего театра. - Вы состоите в Общественной палате. Есть какая-то идея, с которой Вы туда идете? КАЛЯГИН: Когда вышел указ об Общественной палате, я очень обрадовался. Я - человек гражданский. Я считаю, что художник должен делать свое дело и все равно чувствовать боль своей страны, боль народа, боль отдельного человека. Как я, будучи председателем Союза театральных деятелей, не могу сказать, как бедно живет наш брат? Я езжу по стране и знаю, сколько получает актер, режиссер. Мы немножко в Москве зажрались. Мы хорошо живем, благодаря усилиями правительства Москвы, Лужкова, который построил это здание. Без ценизма, без пошлости надеюсь, что натянем провода, чтобы власть лучше слышала. - Есть какие-то общественно-политические компромиссы, за которые Вам неудобно перед самим собой? КАЛЯГИН: Нет. Если вы имеете ввиду мою подпись под письмом Ходорковского, то могу сказать следующее: подпись была осознанная. В письме говорится об одном — о суде. Там одна сквозная, центральная мысль — давайте доверять суду, или вообще ничему не будем доверять. Суд плохой — дойдите до европейского и докажите, что тот суд неправедный. Речь шла об этом. Прав Ходорковский, или не прав, пусть докажет суд. А что касается моего отношения? Мы все не безгрешные. Я в свое время нахлебался, будучи председателем Союза театральных деятелей, во времена Ельцина, чтобы и Союзу было неплохо, и театру. В этом мире заниматься чистоплюйством никому не дано. Или иди в монастырь.