Между родиной и чужбиной

«Я только сейчас начинаю ощущать масштаб потери», - говорит известный режиссер Роберт Стуруа, уволенный прошлым летом из Государственного драматического театра имени Шота Руставели за неосторожные высказывания в адрес президента Грузии Михаила Саакашвили. Что это было: акт гражданской смелости или элементарная неосторожность? Станет ли грузинский режиссер своим в России, приняв приглашение московского театра «Et Cetera»? Заменит ли ему чужбина потерянную родину? Страх сопровождает нас с детства - Первый раз я ощутил страх, когда мне было лет шесть, - говорит Роберт Стуруа. – Мы шли с мамой по улице, и она решила поиграть со мной, спрятавшись за деревом. Оставшись один, я очень испугался. Мама это сразу почувствовала и тут же вышла из своего укрытия. С тех пор прошло семьдесят лет, а я до сих пор не забыл… И когда я вижу на фотографии какого-нибудь ребенка со страхом в глазах, то сразу вспоминаю случай из своего детства. Второй раз я ощутил нечто подобное уже подростком, - продолжает режиссер. – Друзья позвали меня на разборку с мальчишками с соседней улицы. Я дрожал от одной мысли о предстоящей драке, но отказаться было нельзя – дело чести! Мы пришли на место, но ждали напрасно: наши противники так и не явились. Помню, я был так счастлив, что мне не пришлось участвовать в драке! -Существует мнение, что некоторые поступки люди совершают, чтобы преодолеть собственный страх. Вы согласны? - Есть в этом доля правды, конечно. В 1973-м я поставил спектакль «Кваркаре» по пьесе Какабадзе, написанной им еще в 1920-х годах – задолго до возникновения фашизма. Я превратил эту пьесу в притчу о тиранах: в провинции после смены власти появляется случайный человек, волей обстоятельств, он становится в уезде главным, превращаясь в диктатора, и все вокруг начинает меняться самым непредсказуемым образом. С этим спектаклем впоследствии возникли серьезные осложнения. Людям запрещали на него ходить. Я предвидел, что так будет, и устроил его прогон ночью при полном зале, куда пускали всех желающих. Помню, моя мама очень волновалась за меня, но мы пережили эту историю достаточно легко. Самым значительным для искусства я считаю период шестидесятых годов – все начали говорить правду. Темы власти и человека, свободы и тирании были постоянными в репертуаре театра. Как исчезает страх -Все ваши страхи остались в детстве? -Они трансформировались в нечто другое. В какой-то момент я обнаружил в себе страх перед скоплением больших масс людей и в последнее время, до отъезда из Грузии, на митинги уже не ходил. У меня появилось ощущение, что, находясь в толпе, ты теряешь себя, становишься ее частью и вынужден ей подчиняться. -В вашей жизни были по-настоящему опасные моменты? -Да. В начале 1990-х, в период правления первого президента Грузии Гамсахурдии, я попал в список нежелательных элементов, которых собирались устранить. -Кто вас внес в этот список и почему? Одна из очень талантливых актрис нашего театра неожиданно подалась в политику. Очаровательная и свободная женщина поддалась искушению власти. Возможно, захотела стать главной фигурой в театре. Я никак не ожидал, что именно она внесет меня в черный список. -И что за этим последовало? -Ожидание, что за тобой могут прийти в любой момент. В детстве я пережил нечто подобное. Я тогда учился в пятом классе, и у меня были два друга. Один жил на правую сторону от меня, а второй по левую. И оба они сгинули в одну ночь вместе со своими семьями. Их отцы были объявлены врагами народа. А я пришел, как всегда, утром вызвать их во двор, и вдруг из дверей выходит тетя одного из друзей в слезах и говорит: «Их ночью увезли». У одного из них отец пережил плен, второй получил орден Почетного легиона во Франции. Так в одно утро я потерял двух своих лучших друзей. Один из них спустя годы вернулся, а второй нет. В начале 1990-х подобно, наверно, могла случиться со мной, - продолжает режиссер. – У моего дома тогда дежурили разные люди, они не были моими друзьями, но собирались меня защищать. -Хочу задать вам неожиданный вопрос. Если бы вам довелось стоять у стенки и вам предложили бы назвать свое последнее желание, каким бы оно было? Стуруа смеется: -Я его палачам не сказал бы! Не уверен, что они его выполнили бы. – Продолжает уже серьезно: - Вообще-то я об этом иногда думаю… Вот приводят меня на допрос, следователь открывает ящик и достает из него плоскозубцы, чтобы меня пытать… - Делает паузу, усмехается. – А я ему говорю: «Давайте ваши документы. Все подпишу!» Ну это я шучу, конечно. Вообще-то я боль хорошо выдерживаю. – Подумав, добавляет: - Но на самом деле никто не может знать, как он поведет себя в подобной ситуации… -А чем закончилась для вас история в начале 1990-х? -Вскоре я уехал работать в Финляндию, а когда вернулся, то застал в Грузии войну. Повсюду стреляли, а я возвращался из театра поздно ночью и почему-то совсем не ощущал страха. Возможно, это было своего рода фрондирование… Потом я снова надолго уехал. -А что вы ощутили, когда вернулись из-за границы в очередной раз – после прихода к власти нынешнего президента?-Тот же самый вопрос мне задавали и друзья, когда я приехал в Тбилиси после долгого отсутствия. Это было еще до войны с Россией. Я отвечал им, что почувствовал в Грузии атмосферу необъяснимого страха, которая поначалу передался и мне, но я его поборол. -Каким образом? -Ответственностью перед людьми, которые в меня верят. Просто понял, что если изменю себе, своей свободе, начну торговать совестью, мне будет стыдно ходить по улицам, и мое окружение будет пребывать в еще более подавленном настроении. Война не так страшно, как то, что стоит за ней -Известный стрингер, побывавший на многих войнах, сказал мне однажды, что не видел более страшного зрелища, чем бегство грузинской армии в 2008 году. -Я думаю, стравливать грузин и осетин – вот что самое ужасное. И то, что против грузин воевали чеченцы, проявлявшие особую жестокость… -Вы находились во время войны в Грузии? -Да. И я сказал своим актерам: «Делайте так, как велит вам ваша совесть». Один из молодых актеров вызвался поехать со мной на границу, в Гори. И мы были свидетелями того эпизода, который потом крутился по всей сети, - бегство президента Грузии и его сопровождающих лиц от налета авиации. На нас вдруг выехало неимоверное количество правительственных машин, так что пришлось свернуть на обочину. Потом мы направились в Боржоми, где застряли из-за военных действий и не могли вернуться назад. Побывали у моего друга в Батуми, поехали в Поти, а там как раз началась бомбежка. Мы пришли на рынок, видим: женщины стоят и торгуют. Я их спрашиваю: "Вы боитесь русских?». А они мне не шутя отвечают почти как в известном анекдоте, что готовы к встрече с ними. Чисто женская позиция… Вот так мы проездили всю войну – под выстрелами и бомбежками. Быть режиссером непросто -Помню, как один актер назвал меня полушутя Лаврением Адольфовичем Сталиным, - улыбается Роберт Стуруа, - но на самом деле я по натуре совсем не жесток. В первые годы работы в театре меня приводила в отчаяние одна только мысль, что при распределении ролей часть актеров остается за бортом. Но что же делать! Быть режиссером совсем непросто – часто ты наносишь кому-то обиду, совсем того не желая. Неосторожная осторожность -Сейчас у вас нет страха перед властью? -Нет. Но, находясь в чужой стране, я не могу себе позволить крамольных высказываний по поводу того, что происходит здесь. Нет у меня такого права, я здесь чужестранец. Единственное, что меня тревожит, это судьба моих внуков, которые остались в Грузии. Я спасаюсь, что им причинят вред, но и молчать не могу. Когда творческий человек входит в сделку со своей совестью, он теряет свой дар. -Из этого можно сделать вывод, что вы никогда не шли на сделку со своей совестью? -Нет, я не совершал поступков, за которые мне было бы сейчас стыдно. Не считая любовных обманов, конечно. -Чему вас научил опыт жизни в Грузии? -Осторожности. -Судя по многочисленным интервью журналистам из разных стран, вы совсем неосторожны.-Просто журналисты нередко преподносят мои слова вырванными из контекста беседы, а в результате меня вдруг объявляют ксенофобом. Ожидаемая и неожиданная потеря -Увольнение из театра, которому вы отдали столько лет, было для вас большой потерей? -Последние пять лет я часто думал о том, как уйду из театра. Человек стареет и не замечает этого, но может настать день, когда он уже не сможет ничего сделать из того, что мог раньше. Мне не хотелось оказаться в таком положении. С другой стороны, выкидывать режиссеров - это в традиции театра Руставели. Все мои предшественники подобное пережили. Одного из них даже убили… Каждые пятнадцать лет в театр приходят новые молодые актеры – происходит своего рода революция. Правильнее было бы уйти самому, не дожидаясь этого. Но в результате вышло, что меня превратили в изгоя, который пострадал за свои убеждения. Недавно журналисты спросили меня, не собираюсь ли я вернуться в Грузию. Я ответил: «Пока там у власти этот президент – нет». -Хочу вернуть вас в тот день, когда вы получили приказ об увольнении из театра. Куда вы пошли с этой новостью? К своим друзьям? Домой? Какие у вас при этом были ощущения? Вы ведь понимали, что утром встанете, а вам уже некуда идти. Театр, который был «детищем Роберта Стуруа и его вторым домом», для вас отныне закрыт… -Самое смешное заключается в том, что мне этот приказ принесли прямо на дом, поскольку я живу в театре – точнее, в пристройке, которая была сделана в нем специально для меня и моей семьи. Там есть жилые комнаты и репетиционный зал. Я даже повеселился от мысли, что выселить меня отсюда не могут и я теперь буду для своих гонителей как бельмо на глазу. Нет, я не испытывал в тот моментболи по поводу случившегося. Как актеры отреагировали на ваше увольнение из театра? -Организовали демонстрации в мою защиту, перекрывали улицу. Но не все актеры ко мне в те дни заходили. Им было неудобно передо мной из-за всей этой ситуации. -Ваше отношение к тому, что произошло, до сих пор не изменилось? -Вот вы меня спросили, и я подумал, что меня эта боль только сейчас начинает догонять. Ведь я сказал, что никогда туда не вернусь, все пути отрезаны, я для них чужой. Но и здесь я своим вряд ли стану. Конечно, я благодарен театру Et Cetera и Александру Калягину за то, что дали мне возможность работать. Я ведь единственный кормилец в семье, на мне десять человек, включая внуков. На зарплату, которую я получал в своем театре Руставели, не проживешь. Сбережений не было и нет. Все, на что мы с женой и детьми жили до сих пор, это гонорары от постановок за рубежом, а их не всегда сразу выплачивают. В Et Cetera мне сразу предложили хорошие условия, и есть интересные предложения постановок в других странах… -Как складываются ваши отношения с Александром Калягиным, руководителем театра Et Cetera? -Очень хорошо. Мы ведь знаем друг друга не один год. Он трезво оценивает свои работы и, как и я, не чужд самоиронии.-Что вы испытываете, думая о будущем? -Вспоминаю тост своего отца. Он, конечно, звучит наивно но, но я его люблю: «Если вы замечали, во время заката во всем животном мире наступает волнение: муравьи закрывают муравейники, птицы сбиваются в стаи, тревожно галдят, потому что они не знают, что утром солнце снова взойдет. Но мы-то с вами знаем, что утром оно снова появится на небосклоне и озарит нас своим светом!» - Роберт Стуруа бросает взгляд поверх моей головы, приветствуя взмахом руки томящегося в ожидании молодого журналиста, который приветствуя взмахом руки томящегося в ожидании молодого журналиста, который пришел взять интервью. – Вот так и перехожу из рук в руки, как старая проститутка.