Кирилл Лоскутов: Надеюсь "полететь" на десятом спектакле.

— У вас подряд вышли две премьеры — по аристофановским «Птицам» и «Сердцу не камень» Островского...

 — Вы знаете, чисто физически, да и по ощущению времени, мне не кажется, что эти премьеры вышли «подряд». Был перерыв, отпуск, потом гастроли и ряд других событий. Предыдущее потихоньку размывается. С другой стороны, 10 сентября — уже в начале этого сезона в связи с трагическими событиями внутри труппы мы сыграли, можно сказать, новых «Птиц». В связи с трагическими событиями, мы заменили артиста, и спектакль естественно, изменился.

— А есть какие-то внутренние переклички между этими двумя авторами и двумя спектаклями?

 — Нет, они абсолютно разные. Мы с моими друзьями-артистами, которые играют и там, и там, немножко сходили с ума. С Григорием Дитятковским мы занимались тренингами, бросали мячи, называли имена друг друга — делали прекрасные вещи, абсолютно «школьные», студенческие. В какой-то степени это даже напрягало — впереди премьера, а мы тут упражнения делаем! Но мы все равно во все вникали и полностью отдавались процессу — настолько интересно было. И вот после подобной атмосферы чуть ли не васильевского творчества, после этого театрального шаманства мы приходили к Глебу Черепанову. А там все совсем по-другому — мы ничего не понимали. Тут же у нас Аристофан, стихи, — все нужно успевать вовремя, а там — размеренный Островский. Одним словом, ни о каких перекличках не могло быть и речи. Абсолютно разные способы актерского существования, абсолютно разные темы, абсолютно разные спектакли.

— И в каком из них существовать вам комфортнее?

 — Конкретно мне — пожалуй, в Островском. И дело тут, наверное, в самой драматургии — в этом классическом «петелька-крючочек», к чему мы все привыкли и что очень любим. Конечно, у Аристофана тоже драматургия и еще какая драматургия, но все по-другому, совсем иначе. И если уж быть совсем честным, то мне пока еще не очень комфортно в обоих спектаклях. Я слишком хорошо по себе знаю (возможно, это моя беда и главная актерская проблема), что надеюсь «полететь» только на десятом спектакле. Каждый раз есть зажимы и никуда от них не деться, есть штампы, из которых не получается выбраться. В премьерных спектаклях всегда выходишь со сцены и думаешь: «Ну, что-то получилось, что-то нет...». Наверное, когда приходит зритель, все немного пугаются. Я пугаюсь.

— Традиционное «про сегодня», конечно, есть в обеих премьерах?

— В Аристофане современность, безусловно, есть. Не могу сказать, что мы ее искали, но Глеб пришел, принес, и начал делать. А мы по ходу дела стали понимать, о чем это все. Получился эдакий манифест, прямое высказывание. Не знаю, так ли высказывались древние греки, но мне кажется, что подобным образом. На репетициях Островского с Григорием Исааковичем об этом речь не шла. Но ведь иногда бывает так, что режиссер не говорит «Мы делаем спектакль про войну! Чтобы люди не убивали людей!». Не говорит каких-то конкретных вещей, но просто делает что-то и этим заражает людей, которые в конце концов сами понимают и открывают для себя это «о чем». Мне кажется, что открыть это «о чем» самому гораздо важнее, чем услышать о нем от режиссера напрямую. Хотя существуют оба варианта и каждый из них имеет право на существование.

 — Аристофановский Тучекукуевск — это последняя надежда для отчаявшихся людей или страшная антиутопия?

 — Когда смотришь на то, что происходит сейчас, конечно, аристофановская картина становится еще более страшной. Но все, что в «Птицах» происходит, происходит от голода, холода и желания спастись. Сбежать, спрятаться, уйти, устроить для себя лучшую жизнь, — так мыслит мой герой в спектакле. Сам же Тучекукуевск даже для самих людей, которые этот город создают, становится неожиданностью. Они, пожалуй, и не понимают, как он создается, — практически помимо их воли. Они всем врут, и выясняется, что ложь эту людям гораздо приятнее воспринимать, чем правду. В этом смысле, конечно, мощные переклички с современностью, очевидны, хотя я не очень понимаю, насколько они считываются зрителем. Но безусловно, цель заставить публику соотнести то, что происходит на сцене, с тем, что происходит в жизни, есть всегда.

— Насколько для вас важна музыкальная составляющая спектакля? В «Сердце не камень» много музыкально-пластических этюдов, а в «Птицах» музыканты и вовсе становятся чуть ли не партнерами?

— В Островском звучащая музыка дает настроение, и ты — как актер — очень активно с этой музыкой соприкасаешься: либо растворяешься в ней, либо поперек нее топаешь. В «Птицах» же у нас не музыка даже, а «озвучание», своеобразный цирковой прием: как барабанная дробь, как акцент. Нашим музыкантам там очень непросто, ведь каждый шаг, каждый жест сопровождается звуком.

 — Вам проще находить общий язык с режиссером-ровесником или режиссером-мэтром?

— В работе с режиссером все зависит от контакта с конкретным человеком и от атмосферы, которая создается на репетиции. В этом смысле в нашем театре грех жаловаться — нам везет на режиссеров. С нами работает Роберт Стуруа — это просто глыба. От одного общения с этим человеком, от репетиций с ним ты получаешь что-то такое, что уже никогда из тебя не исчезнет. Сейчас вот Петер Штайн к нам приедет. С другой стороны, периодически приходят и молодые режиссеры. Наше руководство словно притягивает нужных людей. Иногда кажется, что «вот придут молодые, и...». Конечно, есть свой кайф в том, чтобы делать что-то своей компашкой, как когда-то в ЦДР. Это и прикол, и азарт, и самоотдача, — все то, что, возможно, не всегда увидишь в репертуарном театре. Но опять-таки, это задача режиссера — создать такую атмосферу на репетиции, чтобы все заработало на результат.