Сказать людям самое важное

Наша встреча с Александром Калягиным состоялась накануне его моноспектакля «Последняя запись Крэппа», который театр Et Cetera привез на киевские гастроли. Несмотря на внешне безупречный и нарочито бесстрастный вид, артист казался чем-то расстроенным."Не обращайте внимания, просто я уже весь «в Крэппе», — улыбнулся Александр Александрович. В это можно было поверить, ибо роль дает все основания для отнюдь не веселого расположения духа. Однако за активной неулыбчивостью чувствовалось и что-то еще… — Не скрою, сейчас меня беспокоят многие вещи, которые не дают расслабиться. Я мучаюсь в поисках драматургического материала для своего театра, хочу понять, что же по-настоящему может взволновать зрителя. Тонкий баланс между зрительским интересом и просвещенческой миссией театра должен быть соблюден. Мы не являемся театром-лабораторией, как театры у Васильева или Фоменко — мы ничего не исследуем, не экспериментируем. Мы хотели бы быть для зрителя популярными. У каждого из нас есть свои учителя. Для меня ими являются Эфрос, Ефремов, которые исповедовали такую линию, когда важно что и как звучит со сцены. Поэтому в репертуаре появился Бэккет. Что мы знаем из его творчества? Ну разве «В ожидании Годо», а ведь он написал и другие не менее интересные мировоззренческие пьесы. Актер достаточно наивное и глуповатое существо — я в том числе. Я не всегда знаю, что хочу играть, чем еще могу быть интересен публике, как по-новому перед ней проявить себя. Роберт Стуруа настаивал, чтобы я сыграл роль Крэппа, и после долгих колебаний в итоге это оказалось счастьем. В России сейчас театр обуржуазился, «касса» владеет умами. Но ведь не только она должна быть критерием творческого успеха. Театр — это кафедра, с которой должны звучать важные вещи. По большому счету, актера как жителя Европы должны волновать даже такие процессы, как антиглобализм, терроризм, политика и проч. Если мы будем замыкаться только на каких-то локальных, бытовых темах, то рано или поздно каждый из нас может оказаться на помойке собственных мыслей, как Крэпп, и задаваться сакраментальным вопросом: когда и почему я стал таким никчемным. Вот над этим я и рассуждаю практически все время — не специально, а фоном. Меня не покидает ощущение кризиса: впечатление такое, что уже все переиграл, что все уже в моей жизни было. Откуда же взяться веселью?— Но у вас же все хорошо: вы играете, преподаете, снимаетесь, председательствуете в СТД, у вас прекрасная семья, дочь и внук в благополучной Америке, вы обласканы публикой, властью… — Как вы все это выучили! Все так, да не совсем. Я, конечно, не бедствую, но и в роскоши не живу. У дочери вроде все нормально. По Ксюше и внуку Тимофею я очень скучаю, но мы видимся. Да, играю, снимаюсь и снимаю. Студентов, правда, пока временно решил не брать — строю театр. Вроде есть все основания для счастья. Но с возрастом (мне 62 только что исполнилось) начинаю чувствовать, что времени катастрофически не хватает. Боюсь не успеть сказать людям чего-то важного. Что же касается власти… Я уважительно отношусь к нашей нынешней, потому что во главе ее стоит совершенно адекватный человек. Имею в виду, конечно же, Путина. Встречаясь с ним, прихожу к убеждению, что в нашей стране появилась личность, испытывающая истинное любопытство по поводу того, что происходит, и пытающаяся повлиять на многие процессы. Однако в результате традиционной инерции и инертности все у нас делается безумно медленно. В культуре ничего не меняется, если посмотреть на вещи трезво. До сих пор, например, не принят поистине судьбоносный закон о меценатстве, нет законов о социальной помощи или защите актеров от бедности при выходе на пенсию — ведь это в любой момент может коснуться каждого. Меня совершенно не устраивает чиновничий аппарат, который заматывает любое хорошее дело. Да взять хотя бы конкретный пример со строительством нового здания под наш театр: просто трагифарс какой-то! Правительство Москвы выделило участок (кстати, на улице Мясницкой, где я родился), утвердило смету — то есть прониклось и пошло навстречу. Но исполнители! Пока матом с ними не поговоришь — ничего не сделают. И так на каждом шагу — все всем безразлично, никто никого не боится и не уважает.— Вы говорили, что терпеть не можете сериалы. Почему же снялись в «Бедной Насте»? — Это исключение, просто деньги были нужны. Но сериалы я действительно ненавижу. Они забили практически все телевидение и смели у зрителей ощущение кино как праздника. Сериалы настолько вошли в жизнь, что размыли все критерии кинопрофессионализма. Пришло новое поколение, многие представители которого только на съемках впервые увидели камеру. Но они уже сумели найти спонсора, выбить из него деньги и убедить руководителей каналов в собственной профпригодности. На самом деле это чистый блеф. Сняв как режиссер четыре фильма, я понял, какой это адов труд, какая жуткая ответственность! Но сейчас никто не комплексует по этому поводу. Наоборот. Кто-то такой может спокойно позвонить известному артисту и предложить ему у себя сняться. Расчет прост: звезда вытянет даже самый паршивый сценарий и прикроет непрофессионализм режиссера. И что же? Артист, которого хотят грубо использовать в корыстных целях, стесняется задать простой вопрос: «А что вы снимали до этого?», боясь услышать уверенное: «Ничего, но это не суть важно!» Хорошо знаю, о чем говорю — поверьте. Сценарии, которые попадают мне на стол, в большинстве своем выбрасываю. Но вот сам снять хотел бы — нашел чудный сценарий, называется «Происхождение». — С чем вы приедете к нам еще? — Если все сложится нормально, будем ставить «Смерть Тарелкина». Планируем пригласить очень талантливого литовского режиссера. У нас в театре сложилось довольно симпатичное, на наш взгляд, творческое лицо труппы, поэтому и режиссура должна быть ему адекватна. Ведь почему я показался вам грустным? Потому еще, что сильно огорчен прошедшим сезоном именно с точки зрения надежд на режиссуру — пусть бы он побыстрей закончился! В следующий раз, может, буду веселым бодрячком-оптимистом — и понравлюсь вам больше.