Глюки Верди

Теперь пошла такая художественная жизнь, что территория конкретного классического произведения окончательно потеряла свой суверенитет, а его герои — «прописку». Иной знакомый персонаж может запросто забрести в чужое пространство, в своем же «родовом» волен изменяться до полной неузнаваемости. Несколько дней назад одна египетская царица предстала в версии режиссера Кирилла Серебренникова пьесы «Антоний и Клеопатра» шахидкой. И тут же другая царственная египтянка, Амнерис, явилась при полном каноническом золочено-полосатом параде, да где бы вы думали? — в рассказе Михаила Булгакова «Морфий», действие которого происходит в российской глубинке. Правда, в последнем случае ревнителям авторской буквы нет причин нервничать. По крайней мере, относительно Амнерис. Любовь Булгакова к опере Верди «Аида» хорошо известна, ее мотивы не раз просачивались в булгаковские сочинения. Вспомним хотя бы «Собачье сердце», и у знатоков сразу всплывает в памяти знаменитый спектакль Генриетты Яновской, где экзотические оперные египтяне шествовали сквозь квартиру профессора Преображенского и топтали босыми ногами в золоченых сандалиях «черный снег» революционных улиц. Спектакль «Морфий» поставил в “Et Cetera” Владимир Панков, музыкант и актер, ныне все более интересно заявляющий себя в режиссуре. Жанр своих спектаклей Панков называет «саундрама», тем самым намекая на особую роль музыки, ее самоценную драматургическую функцию. Тут можно бы предположить, что любая опера — тоже своего рода «саундрама», но Панков опер пока не сочиняет и не ставит. Просто музыка, да и вообще звуковая стихия играют в его спектаклях действенную, смыслообразующую роль. По-старомодному его спектакли можно назвать синтетическими, в них текст легко перетекает в музыку, живые музыканты мирно уживаются с фонограммой, а певцы и драматические артисты заимствуют друг у друга функции или делают вместе одно общее дело. В прошлом сезоне Владимир Панков сочинил остроумный спектакль «Переход», соединив тексты и звуки, заполняющие жизнь современного горожанина. Получился неожиданно емкий, красноречивый и по-своему беспощадный срез современной жизни, в котором можно услышать и рассмотреть не только голую фиксацию, свойственную Театру. doc, но и некое образное обобщение. «Морфий» — конечно, серьезное испытание для саундрамы. Есть булгаковский рассказ, с одной стороны, разящий своей документальной бесстрастностью, а с другой — пленяющий литературными красотами. Но есть еще и тема, из которой можно устроить на сцене первоклассный психоделирий, особенно с помощью звука — тут, помимо собственно обширного течения в современной рок-музыке, имеется еще много возможностей. Панков, как ни странно, ставит перед своей студией “SounDrama” иные, более традиционные задачи. Автором львиной доли музыки является композитор Верди, чьи арии и знаменитый марш из «Аиды» исполняют не только профессиональная певица О. Корниевская, играющая оперную диву, бывшую жену несчастного доктора Полякова, но и вся мужская массовка спектакля. Эта «Аида» становится грандиозным, всепоглощающим глюком морфиниста Полякова, какой-то манией оперы, уносящей и героев, и зрителей прочь от бесцветной жизни. В сущности, по Булгакову, это верный ход мысли, в нем тяга к утраченной гармонии и стройности оттенена убийственной иронией. «Жрецы» в сапогах и телогрейках и деревянные скамейки вместо колонн (художник Максим Обрезков) тут — в яблочко. А вот с текстом происходят неприятности, он рвется на куски, подается «в лоб», и его бережно сохраненные литературные достоинства в окружающей среде то и дело звучат нелепо. Честно говоря, историю о том, как уездный доктор от тоски и одиночества подсел на морфий и как наркотик уничтожил его тело, мозг и душу, можно было бы превратить и в более «актуальное» зрелище. Бесплотные джинсы и кроссовки, оставшиеся от Полякова в финале, тут современной погоды явно не делают. Можно было бы развести на сцене куда более узнаваемый психоделирий, благо много на эту тему есть сочинений в молодежной субкультуре. Но для такого шага Панков оказался слишком серьезным. Его спектакль завис между традиционным театром и этой самой субкультурой. Меткие и остроумные детали сочетаются в нем с обыкновенной постановочной жвачкой. Есть вещи блестящие, на грани прозрения. Например, две женщины доктора Полякова внезапно намекают на свое дьявольское происхождение. Певица, сделавшая его несчастным, имеет на голове бархатное украшение, напоминающее рожки. А фельдшерица — Т. Владимирова, впрыснувшая ему морфий, ходит на цыпочках, при этом носки ботинок вдеты в алюминиевые кружки, и это сильно смахивает на копытца. Сам Поляков — А. Черных весьма натурально играет и слабость натуры, и физиологию наркомана. Но этот его натурализм где-то на середине действия начинает мешать «саунд»-составляющей спектакля. Нет, представить себе культпоход на этот спектакль пациентов наркологической клиники не получается. Не наглядное пособие, уж точно, и это хорошо. Однако «Морфию» Панкова недостало и булгаковской беспощадной силы, и завораживающего обаяния психоделических саундтреков. Получилась симпатичная, искренняя, но - серединка.