Интервью с Александром Калягиным в майском номере журнала "Театральная афиша столицы"

Александр Калягин – из тех уникальных актеров, что азартно доказывают способность к невозможному.
Режиссер Анатолий Эфрос написал о нем: «Вдруг в один прекрасный день мне стало казаться, что Калягин может сыграть все: и Гамлета, и Федю Протасова, и Оргона… Для него нет заданий, которые он не мог бы выполнить. Любой гротеск - пожалуйста! Причем все это он выполняет как-то по-своему». А еще Александр Калягин – председатель СТД, народный артист России, худрук театра «Et Cetera» обладатель невероятного количества наград.
В мае у Александра Александровича юбилей, но он не собирается «бронзоветь», сохраняя энергию, интерес к жизни и страсть к театральной игре.

Грядет ваш юбилей, какие ощущения?

– Ощущения разные. В зависимости от погоды. Когда солнечно, то с удивлением думаю – неужели мне 80? Я полон энергии, строю планы, причем на перспективу. Столько еще надо сделать – и в театре, и в театральном Союзе. А когда идет дождь, кругом тоска и мне тоскливо, и тогда я говорю: ой, мне уже 80. Вот такая у меня метеозависимость.

Сколько ролей вы сыграли за свою жизнь?

– Вы хотите, чтобы я назвал точное число? Не смогу. За свою жизнь сыграл много ролей. А сколько? Не знаю. Загляните в «Википедию»,
там все написано, все роли указаны, и даже по годам.

Но каждую свою роль вы помните?

– Если честно, не все. Запоминаются только те роли, которые чему-то тебя научили. А учат хорошие пьесы, хорошие авторы, конечно, очень много дает режиссер, с которым работаешь, безусловно, артисты. Все это очень важно, все
это очень дорого.

Вы с детства мечтали стать артистом, хотя и не росли в актерской среде…

– Мои дети не стали артистами, хотя и выросли в актерской семье, чему я рад. Этот ген необязательно передается по наследству. Мои родители были педагогами, они преподавали в Педагогическом институте. Во время войны институт был эвакуирован в Кировскую область, там я родился в поселке Малмыж. Папа вскоре умер, меня воспитывала мама. Бедная моя мама! Как же ей доставалось от меня, я был неуправляемым. Ненавидел муштру, которая была
в школе, какие-то предметы любил, а какие-то ненавидел. Особую ненависть у меня вызывал немец-
кий, хотя мама знала шесть иностранных языков. Моя интеллигентная мама пыталась учить меня еще и музыке. И однажды я сел на скрипку и в знак протеста просто ее раздавил. С семи лет мечтал стать артистом. Я свою жизнь уже
маленьким выстраивал как театр.
Надо сказать, что был достаточно хитер: когда надо, становился на редкость тихим, когда мне было выгодно, капризничал. Моя мимикрия была весьма изобретательной.
И это уже тогда была актерская игра. Мама меня очень любила, и она пригласила плотника, который мне сделал маленький макет театра. Мама была педагогом, очень талантливым, и она понимала, как мне психологически трудно в школе.

Поэтому и возникло медучилище?

– Да, на семейном совете постановили, что мальчика надо убирать из школы, и второе – надо, чтобы он получил нормальную профессию. И я выучился, проработал фельдшером на скорой помощи. И должен сказать, что никогда не жалел об этом времени, оно не было потерянным, работа дала мне тот опыт, который я нигде бы не приобрел.
Я увидел жизнь с изнанки, сталкивался с самыми разными людьми, с самыми разными социальными слоями, встречался с алкоголиками и хулиганами. Я видел людей, которые страдают, я узнал, что такое боль, и не читая книжки, а сталкиваясь с живыми людьми.

Вы часто говорите, что в молодых артистах вам не хватает личностного начала. Может потому, что нет этого
опыта боли, сострадания, сопереживания?

– Я думаю, что артисту надо быть любопытным к жизни, суперлюбопытным. И вот это любопытство надо в себе воспитывать, развивать, чтобы это вошло в привычку, стало частью твоей жизни. Кино, книги, театр, живопись, и прежде всего музыка – это все, что будит творческую фантазию, а потому артист должен постоянно существовать в процессе такого познания. И если режиссер подсказывает, какую книгу надо прочитать, работая над этой ролью, то надо бежать и читать. Ничего не откладывать. А еще надо слушать замечания режиссера – чем их больше, тем лучше. Если вдруг нет замечаний, значит, ты перестал быть интересным. Лучше кричать друг на друга, не соглашаться, но не дай бог почувствовать равнодушие.

Из вашего курса родился театр «Et Cetera». Вы и сегодня занимаетесь воспитанием молодых артистов
своего театра?
– Не знаю, насколько деятельность художественного руководителя можно сравнить с педагогикой. Но то, что артист должен учиться всю жизнь, в этом я уверен. На самом деле встреча с талантливым режиссером, с интересным мате-
риалом, новым жанром – это все обретение профессиональных навыков. Поэтому я изначально для себя определил: у меня не будет амбиций режиссера-постановщика, я буду приглашать в театр разных мастеров, чтобы у артистов была возможность каждый раз обретать новый опыт, сталкиваясь с другой эстетикой. Мне кажется, это позволяет всякий раз что-то открывать новое в себе. А еще я старался в театр приглашать интересных людей разных профессий – киноведов и театроведов, политиков и философов, педагогов по разным театральным дисциплинам. Мы это называли ликбезом. Своего рода такое «общество знаний». В последние годы эта деятельность прервалась
в силу обстоятельств, но мы будем ее продолжать. Для артиста важно много знать. Но самое главное, артист должен быть наивным, артист должен быть открытым.

Стрелер говорил, что артист – это пустой сосуд. Согласны?

– Звучит красиво и вроде бы точно, но, на мой взгляд, не вполне. «Пустой сосуд» в течение жизни наполняется,
и каждая твоя роль не исчезает совершенно бесследно. Артист из одной работы переходит в другую, но что-то в нем сохраняется. Почему мы иногда готовы отказаться от роли? Объяснение простое: я уже нечто похожее делал, мне неинтересно. Ты же не лепишь свой образ из глины, который существует отдельно от тебя. Ты лепишь из себя – из своей души, сердца, не знаю, печени… И как это может испариться, не оставив в тебе ничего?

Роли формируют артиста. А человека? Вы сыграли вождя пролетариата, сыграли виртуозно, – изменила ли эта работа ваш характер? Может быть, что-то вам пригодилось из этого актерского опыта при руководстве театральным Союзом?

– Конечно. (Смеется.) Когда Ефремов мне предложил сыграть Ленина, все были ошарашены. Я не был социальным героем. Но Ефремов в меня поверил, что-то увидел. Мы прочли бесконечное число книг, я стал понимать трагедию этого человека, решившего изменить мир. Олег Николаевич мне говорил: здесь нужен вертикальный темперамент, не
поступательное, горизонтальное движение по содержанию роли, а выбросы, выбросы огромного напряжения, силы, воли, сосредоточия всех мыслей, нервов… Наверное, эта работа меня и человечески изменила.

У каждого артиста есть свои штампы, ведь так? И у вас они есть?

– Конечно, есть, но разница между хорошим артистом и не очень хорошим – в количестве штампов. У одного – пять, у другого – сто пять.

Вы любите все свои роли? Или есть какие-то особенно дорогие?

– Дети любят заниматься тем, что у них получается. Ну и артист, наверное, любит те свои роли, которые, как ему кажется, у него получились. Недавно в разговоре с коллегами я сказал, что роль Чичикова считаю своей самой
большой удачей. И я даже объяснил почему. В фильм «Мертвые души» меня позвал Михаил Швейцер, потрясающий режиссер, человек энциклопедической образованности. Когда он начинал рассказывать о Гоголе, его эпохе, о России,
рождалось чувство какого-то открывающегося космоса. Мне кажется, что многие произведения русских классиков он знал просто наизусть. Я его называл профессором жизни, который не подавлял своими знаниями, а напротив, окрылял. Чичиков – это очень русский и очень объемный персонаж. Он не просто пройдоха, не просто жулик. Он – приобретатель, именно так его назвал Гоголь. Чичиковщина – это явление русской жизни. И мне кажется, Швейцер сумел меня пробить к сути этого национального характера, открытого и описанного гениальным писателем.

Вы сыграли практически во всех пьесах Гоголя, это ваш автор?

– Я действительно много играл Гоголя, не играл только в «Ревизоре», но и это случилось. И неожиданно для всех сыграл не городничего, а Хлестакова.

И надо сказать, блестяще сыграли. Стуруа сразу предложил Хлестакова?

– Эта идея родилась в наших долгих разговорах про Гоголя. Мы посмотрели 15 постановок «Ревизора». И я все время думал над тем, что никто сегодня не поверит тому, что молодой ничтожный повеса, картежник, пропойца может обмануть взрослых матерых чиновников… Тогда о чем мы ставим? О коррупции, которая неискоренима, она как температура плавающая – то чуть выше, то чуть ниже. И нам стало ясно, что Хлестаков – это пожилой, опытный,
хитрый человек, который только и может обмануть весь город. Стуруа практически не изменил из гоголевского текста ни строчки и поставил в гиперболизированном ключе яркий, небытовой спектакль.

Спектакль «Ревизор. Версия» вы показали в Санкт-Петербурге, и в Берлине, и в Риме, где вы даже получили Премию Н.В. Гоголя в Италии.

– Да, мне вручили эту премию, она не только за эту роль в этом спектакле, но и за все другие, мной сыгранные. В Риме нас принимали особенно тепло. Мы все знали, что Гоголь жил в Италии, но, что до сих пор сохранился культ Гоголя в этой стране, нас всех поразило. Мы были музее-квартире Гоголя, зашли в кафе, куда захаживал Николай
Васильевич. И что еще потрясло – это множество рецензий, вышедших в итальянских газетах. И дело не в том, что они были хвалебными, что хвалили интерпретацию Стуруа, наши актерские работы, а мы были удивлены глубиной анализа, знанием творчества Гоголя, культурой  и профессионализмом итальянских театральных критиков. Хотя, наверное, среди них были не просто критики, а ученые, исследователи творчества Гоголя.

В вашей жизни было много и чеховских ролей, и в театре, и в кино. И сегодня вы играете «Лица» по юмористическим
рассказам А.П. Чехова в дуэте с Владимиром Симоновым. Играете много лет. Вы могли предположить, что этот спектакль будет жить так долго и что его популярность будет только расти? Зрители приходят к вам по много раз. Как вы объясняете такой успех?

– Это правда, «Лица» идут много лет. И всякий раз аншлаги, и всякий раз аплодисменты. Я думаю, что успех спектакля прежде всего связан с тем, что мы играем Чехова. Я как-то уже говорил, что без Чехова-доктора не было бы Чехова-писателя. Чеховские диагнозы всегда безошибочны. Он смотрит на человека сквозь свое пенсне и видит его словно через рентген. Он знает все про человека и взирает на него без сантиментов. Чеховская ирония гениальна, его чудовищная, безжалостная правда повседневной жизни предстает в каждом его тексте, в его пьесах, в его рассказах. Чеховские рассказы – это удивительно точные зарисовки русской провинции.
Когда-то я преподавал за рубежом, и мне было трудно объяснять какие-то чеховские фразы, ну, например: «День так хорош. То ли чаю выпить, то ли повеситься». Русский человек сразу понимает, о чем идет речь, а мои французские студенты этого смысла не улавливали.

Вы никогда не хотели написать что-то вроде учебника по актерскому мастерству?

– Очень хотел и хочу. Трудно найти время, хотя понимаю, что надо. Я работал с великими режиссерами, по настоящему великими. И в театре, и в кино. Конечно, этим опытом надо поделиться с молодым поколением. Обидно, что все это становится историей, о которой мало кто помнит.

Вы играете свои спектакли, руководите театром, руководите театральным Союзом. Конечно, откуда взять время на книгу.

– Да, времени катастрофически не хватает. Но еще нас, конечно, всех выбила из нормальной жизни пандемия. Хотя теперь стало еще тяжелее. Думаю, что мы все живем в большой тревоге. Дай Бог, чтобы поскорее завершилась военная операция на Украине и все наши благие цели были достигнуты. Сейчас это главное.

Татьяна Алексеева