Хороший конец под рельсами

Яростный проповедник «новой драмы» Михаил Угаров не раз сам ставил собственные тексты, чтобы избежать «конфликта Чехова со Станиславским» или, проще говоря, живого драматурга с режиссером, который смеет иметь собственный взгляд на его, драматурга, пьесу. В качестве примера для подражания он часто называет английский театр «Ройял Корт», где первенство драматурга неоспоримо.Вот и на сей раз Угаров сам поставил свою пьесу 14-летней давности «Газета „Русский инвалидъ“ за 18 июля». Сценическая история ее небогата — все по той же причине неадекватного восприятия режиссерами, как считает Угаров. В качестве программки предлагается настоящая газета с полным текстом пьесы (вот это уважение к автору!). «Русский инвалидъ» — первая премьера, сыгранная в Эфросовском зале нового здания театра “Et cetera”.На бумаге пьеса начинается с такой ремарки, которую впору заносить в Книгу рекордов Гиннесса — настолько длинна и подробна. Сначала она кажется пародией на традиционный театр, предписывающий режиссеру, какое кресло должно непременно стоять в левом углу. Но вскоре понимаешь, что это уже не ремарка вовсе, а поток сознания, рефлексия взрослого по поводу своего детства — единственной защиты в мире, которой он не может принять. Впрочем, эта же ремарка перекочевала и в монолог главного героя, Ивана Павловича.Неудачник в любви (любимая вернулась к мужу, но и отступиться от Ивана Павловича не может), неудачник в литературе (всего лишь маленькие заметки в «Русском инвалиде»), домашний затворник с двухлетним стажем и дядя двух циничных, хоть и любящих его племянников — вот с каким героем не нашего времени (примерно вторая половина позапрошлого века) знакомит нас драматург-режиссер.Актер Владимир Скворцов сослужил ему неоценимую услугу. В некотором смысле Иван Павлович — близкий родственник Ильи Ильича из «Обломoff» (спектакль, где впервые счастливым образом соединились режиссерские опыты Угарова и игра Скворцова). Близкие слезы, ярость, нежность, самоирония скворцовского героя — все рядом и все помножено на какую-то прогрессирующую душевную болезнь, которая порой берет верх, — кажется, наполняют созданный образ большим объемом, чем тот, что заложен в тексте. Что ни говори, а Михаилу Юрьевичу в этом смысле далеко до Антона Павловича, на которого он так яростно нападает в разных интервью, но эпигоном которого выглядит в своем «Русском инвалиде».От Угарова очень сложно было ждать полноценной мелодрамы, да он и не собирался ее писать, а лишь оттолкнуться от мелодраматической завязки. Его герой отказывается от хищной возлюбленной (стойко пережидает дома назначенный ею час свидания) и произносит поистине программный монолог. Не быть частью какого-то сюжета, не быть игрушкой чужой воли. Не искать смысл в заведомо бессмысленных вещах вроде самой жизни и череды событий и уж тем более не творить из нее стиль. Чувствовать вкус подробностей и не пытаться выстроить их в логическом порядке (кстати, именно подробности и милые архаизмы придают угаровскому тексту своеобразный аромат). Не быть, добавим мы, поводом для чьей-то режиссуры. Таков в общих чертах его «мессидж».Представив свое кредо, Иван Павлович наконец-то решается покинуть дом. Стены начинают вертеться наподобие турникетов и поворачиваются внешней стороной с адресом — улица Сенатская. Пока ты судорожно копаешься в памяти в надежде понять, какой постмодернистский намек содержится в этом адресе, из-за кулис начинает валить паровозный пар. То ли в путешествие отправился милый и злосчастный Иван Павлович, то ли под поезд бросился (ибо это вообще-то хороший конец, уверен он). «Занавес можно дать где угодно», — устами своего незадачливого героя глаголет автор. Ну и дает его наконец, напустив полуторачасовой смысловой туман.