Александр Калягин: «Наш театр возник из хорошей компании»

2 ФЕВРАЛЯ “ET CETERA” ИСПОЛНЯЕТСЯ 25 ЛЕТ

Основные торжества по случаю юбилея театра “Et cetera” планируются в сентябре, а пока, в свой день рождения, театр дарит скидку в 25% на любые спектакли репертуара (подробности – на сайте). «Театрал» поздравляет “Et cetera” и его основателя – Александра Калягина со столь внушительной датой и приводит фрагмент из биографической книги артиста – о том, как он создавал свой театр.

– Не было у меня амбиций Мейерхольда: я покажу Станиславскому, как надо ставить! Я же прекрасно понимаю, что я не Петр Фоменко, и не Лев Додин, и не Роберт Стуруа. Я - артист, который имеет некоторый опыт игры на сцене; я ставил пьесы в разных театрах. «Баловство» с открытием своего театра, которое я затеял, могло закончиться для меня трагически. Даже не потому, что у меня был инфаркт, но трагически в смысле получения тяжелейшей моральной травмы. Я занялся строительством театра, не предполагая, что это не просто «ля-ля-тополя», не просто читка пьесы и разбор ролей. Я не представлял, что это связано с тяжелой, кровавой игрой с властями. Что придется общаться с людьми, не похожими на меня способом мышления.

Когда ты репетируешь даже с плохим режиссером, неталантливым партнером, ты все равно общаешься с людьми одного с тобой языка, ты можешь с ними договориться, их учили тому же и примерно так же, как тебя. В чиновничьих кабинетах, при встречах со спонсорами ты общаешься с людьми «другой группы крови». Сами они между собой прекрасно ладят, понимают друг друга, у них есть свой общий язык, но ты им не владеешь. Театр был той самой опасной игрушкой, которая могла взорваться в любой момент.

Я, когда шел на очередную встречу, заряжал себя следующей мыслью: «Неужели эти люди, которые так любили какие-то мои роли, не откликнутся? Может не получиться, сорваться, но дайте же осуществить мою мечту!» Я же им не говорил, что мне в семь лет подарили театр, где раздвигался занавес. И главное, можно было просунуть сзади руку и еще закрытый занавес слегка пошевелить. Это давняя театральная хитрость: перед началом спектакля помощник режиссера проходит вдоль занавеса и раза два по нему ударяет. А в зрительном зале это дает предощущение чуда. Зритель же приходит в театр, платит деньги только затем, чтобы его обманули.

Я верил в ребят, которых сам вырастил. Другое дело, что у них долгое время была жизнь бомжей. А что требовать от человека, который все время переезжает, даже не успевает побриться? Мы же постоянно переезжали, репетировали то в Тушино, то на Арбате, то в ДК каком-нибудь. Подчеркиваю: у меня был изумительный курс. Их всех растаскали по театрам. Осталась только часть из них, и не потому, что были неспособны. Просто «случай». Так что они собирались, что-то делали, меня приспособили. Я втянулся и в результате увлекся этой игрушкой. Тогда родилась идея своего помещения. Потому что театр действительно начинается с вешалки. Свой дом, свой воздух, своя атмосфера. Меня часто спрашивают: а что, если бы этого не было? Ну, было бы что-нибудь другое. Так всегда происходит: начинаешь что-то делать, и вдруг выясняется, что это становится главным в жизни. Я втянулся. Это было чертовски тяжело, но была какая-то радость: ну, сейчас добьюсь. Хочу переломить, хочу это сделать! Очень помогал мне в моем общении с чиновниками Саша Галин. Будучи моим другом, он не мог бросить меня в этой безнадежной борьбе и помогал тем, что редактировал все тексты моих писем и обращений к чиновникам разных рангов. Могу сказать, что именно благодаря его литературной убедительности эти письма оказывали какое-то воздействие.

Пожалуй, я уже могу целое пособие издать в серии «Как это делается», «Как открыть в Москве театр». Сначала репетировать в бог знает каких помещениях, от туалета до подворотни. Ходить по начальству, упрашивать, выбивать, при этом рекомендуется быть примелькавшимся на телеэкране, известным, чтобы не выставляли с порога. Долго искать помещение, потом его найти, затем отказаться от этого помещения. Найти другое и испытать чудовищное унижение, когда тебя оттуда начнут выгонять. Писать письма известным политикам и бизнесменам. Доказывать, убеждать, умолять. Работать параллельно над ролями, что-то снимать в кино. Входить в какое-то политическое движение и потом выходить из него. Кого-нибудь поддерживать на выборах. Опять строчить письма в инстанции. Надоедать всем как муха, исходить километры ковровых дорожек и жужжать и зудеть, и жужжать и зудеть над самыми разными ушами. Получить в конце концов инфаркт и ждать: кто кого? То ли ты им надоешь, и они подпишут. То ли тебе все надоест, и ты сдашься.

Это была хорошая школа адаптации к новым условиям жизни. «Торговать лицом» приходилось и раньше. В советское время я с тем же «лицом» шел к директору магазина, спускался в подвалы и промтоварные склады. Я же понимал, что все эти колбасы и туфли мне выносили, потому что продавцам и завмагам было приятно: к ним пришел популярный артист. Мои роли давали возможность открывать двери кабинетов и позволяли хотя бы быть услышанным…

Когда меня спрашивают, чем я руководствуюсь, принимая людей в труппу театра, я всегда отвечаю, что у меня два критерия отбора: талант и порядочность. Причем последнее более важно. Я насмотрелся на театры, которые разъедает изнутри именно человеческая гниль. Один-два зараженных актера — и всё, надо разбегаться. В “Et cetera” собралась хорошая компания, недаром режиссеры, которые приходят к нам поставить спектакль, как правило, «влюбляются» в атмосферу нашего театра. И я рад, что есть место, куда я могу позвать на постановку Романа Козака и Александра Морфова, Григория Дитятковского и Евгения Арье, Роберта Стуруа и Дмитрия Бертмана.

“Et cetera” в переводе означает «и так далее» (надеюсь, что скоро уровень грамотности и владения языками так вырастет среди населения, что для наших зрителей название театра перестанет быть тарабарщиной). Многоточие мне всегда казалось самым важным знаком в орфографии. Это знак, который подразумевает какое-то продолжение, развитие. У меня нет жесткой концепции: театр должен быть таким и никаким другим. Этот театр возник не из идеи, а из хорошей компании. И в нем можно и хочется экспериментировать. Мне хотелось, чтобы это был театр-дом, но дом с широко раскрытыми дверями для талантов со всех сторон света.