Подписка на новости
Поиск по сайту
Обычная версия сайта
Заказ билетов:
+7 (495) 781 781 1
Пушкинская карта

МОСКОВСКИЙ ТЕАТР «Et Cetera»

Et Cetera

художественный руководитель александр калягин

главный режиссер Роберт Стуруа

Пресса

По щучьему велению и именному повелению: Александр Калягин сыграл Хлестакова

Ольга Егошина
Театрал , 31.05.2017
В «Et cetera» показали спектакль «Ревизор. Версия» по Н.В.Гоголю. Это седьмая постановка грандиозного грузинского режиссера Роберта Стуруа на сцене «Et cetera». Премьера главной русской пьесы была приурочена к 75-летию Александра Калягина.  

Похоже, каждое время выводит на сцену не только своего Гамлета, но и своего Ревизора. На премьере 1836 года на сцене Александринки фарсил и дурачился в роли Хлестакова прелестный водевильный актер Николай Дюр. Огорченный Гоголь констатировал: «Дюр ни на волос не понял, что такое Хлестаков», а в письме Щепкину признал Хлестакова самой трудной ролью в пьесе и заключил, что для нее нужен «решительный талант».

В летопись русского театра вошел Хлестаков-Михаил Чехов. Невесомый, невероятный, весь не отсюда.  Не только легкость в мыслях была невероятная, но сама его легкая фигурка буквально парила над сценой послереволюционной голодной и притихшей Москвы. Казалось, что не только окружающие, но и он сам не знает, что он выкинет в следующую минуту…   Среди до боли знакомой провинциальной российской чиновничьей среды этот Хлестаков казался фантасмагорией. Правда фантасмагорией до ужаса живой (фантастическим реализмом назвал его способ игры Евгений Вахтангов).
Через три года в 1924 году в постановке Мейерхольда Хлестакова сыграл Эраст Гарин. Самые чуткие зрители писали о мистическом пространстве русской жизни и ощутимом запахе серы от субтильного субъекта, спрятавшего глаза за стеклами очков.  Бездна подступала все ближе к стесненному пространству человеческого обитания. И в немой сцене финала живых актеров заменяли их двойники из папье-маше.

Оглядываясь на великого предшественника, Валерий Фокин выстроил своего «Ревизора» начала нового тысячелетия как панораму российской жизни, со времен Гоголя практически не изменившейся в своих основах. То же воровство и плутовство тот же страх перед будущим ревизором, та же тоска по нему. Лысый, злой, насмешливый Хлестаков-Алексей Девотченко казался воплощением общей грезы перед грядущим неотвратимым возмездием.

У Роберта Стуруа действие гоголевской пьесы разворачивается в выморочном пространстве мертвого театра. Ряды окон замковой декорации, сквозь которые то синеют, то темнеют небеса, то горят фонари. Предметы реквизита выпархивают в самый неожиданный момент из рук персонажей и улетают куда-то ввысь. Огромная дворцовая люстра покачивается над сценой, то стреляя перегоревшими патронами, то сияя праздничным и призрачным светом.

Давид Боровский, придумывая «Ревизскую сказку» на Таганке, мечтал, как из деревенского колодца поднимется такая люстра – и будет понятно, что герои перенеслись в Петербург. Тогда идея воплощения не нашла. В «Et cetera» в декорации, придуманной его сыном Александром Боровским, люстра живет своей особой и пугающе-одушевленной жизнью, в противовес мертвенной безликости чиновничьей толпы, где не отличишь Прокурора от смотрителя училищ.

Демоны собрались на ритуальный шабаш в дом Городничего. И знают, что грехов за ними – тьмы и тьмы. Ими не тысячи наворованы – миллионы. Разорен, зачумлен чиновничьей шайкой целый город. И огоньки в окнах –только напоминание о мертвых душах, стерегущих где-то в темноте.  Смешная фраза Земляники о больных, которые «выздоравливают как мухи», - тут звучит неожиданно зловеще.

Хлестаков-Александр Калягин выезжает на сцену в инвалидном ладном кресле. Седой панковский хохолок, круглые глаза, уютный бордовый пледик и интонация какого-то неизбывного изумления перед раскрывающимися подробностями жизни преисподней.

Глядя на Калягина-Хлестакова понимаешь, что такое «актер Анатолия Эфроса». Логика роли – нежная, краски – чистые, разговор – простодушный.
Каждое движение глаз – как перемена мизансцены. Скупость жестов, насыщенность внутренних оценок. Как тихо он роняет слова.  Какие невозможные паузы между фразами. И какое ощущение непрерывной внутренней жизни этого седого коллежского асессора.

Вот он вспоминает как называлась рыба на завтрак и наклоняет голову к подсказывающему чиновнику: «да-да, лабардан. Рыба была хороша!»…

Вот как-то рассеянно, между делом рассказывает какие балы он дает в Петербурге: «Стол. А на столе один арбуз. Да. И еще суп. Суп прямо из Парижа!»

Хлестаков-Калягин расслаблен и отстранен. Толпящиеся вокруг упыри и вурдалаки во главе с Городничим-Владимиром Скворцовым его интересуют мало. Глаза оживают только когда взгляд падает на эффектную Анну Андреевну-Наталью Благих и рыжеволосую Марью Антоновну-Кристину Гагуа.  Старый романтик, с ними он готов кокетничать и даже сделать круг вальса прямо на инвалидной коляске…

Но, увы, очень скоро выяснится, что и девичья невинность, и женская сексуальность тут также предмет подкупа и шантажа.  Такие же как набитый саквояж, который чиновники оставляют у его кресла…
За невинное пожатие руки дочки городничего могут заставить заплатить ох, как дорого!

- Благословляй! – толкает мужа в бок Анна Андреевна.

В глазах Хлестакова понимание, грусть и неожиданная отстраненность.

- Мне надо ехать! На минутку, ну, может быть на денек! В крайнем случае, послезавтра!

… В финале на авансцену выезжает пустая инвалидная коляска. Царство чиновничьих рож замирает в беззвучном крике. Из левой кулисы выходит монументальный господин.
- Я приехал по именному повелению из Петербурга. Остановился в гостинице. И прошу всех к себе незамедлительно…

Преобразившийся Хлестаков-Александр Калягин чуть подмигивает залу – а рыба была хороша!
Суд над преисподней анонсирован. Тяжелыми шагами Командора Хлестаков-Калягин уходит в глубину сцены.