Барабанная оторопь

Премьеру спектакля «Барабаны в ночи» по ранней пьесе Бертольта Брехта, что поставлена молодым режиссером Уланбеком Баялиевым в Театре “Et Cetera” под руководством Александра Калягина, уже начали рассматривать с «политической» точки зрения. Может ли существовать в нынешней России подобие политического театра, к которому, естественно, провоцирует брехтовская драматургия, или он неактуален? Тем более говорят, что в день первого представления некие молодые люди раздавали прибывающим зрителям листовки «социального» содержания, бросающие тень на «функционера» Калягина. Впрочем, на следующий день ничего подобного уже не было. Такая точка зрения, наверное, имеет право на существование. Особенно в ситуации, когда мы ищем, да все никак не можем найти хоть какую-нибудь движущую театральную идею. В «Барабанах в ночи» — не до удовольствий и приятного времяпрепровождения. Публика, что и было желательно Брехту, явно раскалывается на части: тех, которые бегут в антракте в гардероб, дабы скоренько покинуть «неудобный» спектакль, и тех, кто предпринимает немалые усилия, дабы остаться, вникнуть и по достоинству оценить результат. Причем необязательно положительно.Уланбек Баялиев — из когорты перспективных «женовачей» режиссерского выпуска 2006 года. Впрочем, до этого окончил Щепкинское училище по специальности «актер». Уже успел поставить парочку спектаклей в Студии театрального искусства и Русском театре в Уфе. И вот теперь вышел на большую сцену столичного театра с весьма необычной заявкой. Да, эта работа, может быть, еще отчасти ученическая, что, впрочем, нормально. Не то чтобы чувствуется какая-то постановочная неуверенность, которая тоже была бы вполне объяснима. Но, наоборот, угадывается явное желание «оборвать пуповину» и доказать свою режиссерскую самостоятельность. Так ребенок порой решительно вынимает свою ладошку из руки взрослого и начинает топать самостоятельно. Естественно, падает, но тут же поднимается. В этой работе Баялиев совсем не похож на своего учителя Сергея Женовача (чего все так опасались, касательно всех «женовачей») с его «петельками-крючочками», психологизмом и театральным мессианством. Он пытается сделать спектакль без «четвертой стены», броский, открытый, гротесковый. Браться сегодня за Брехта — известный риск. Для кассы, естественно. Тем более что «Барабаны в ночи» — это вам не «Кавказский меловой круг», вещь раскрученная и претендующая на популярность. Пьеса едва перешагнувшего 20-летний рубеж автора только весьма умудренному в театральной теории зрителю намекнет на знаменитый в будущем «театр очуждения». Недаром же много лет спустя автор от нее практически отречется. «Барабаны в ночи» — явный сгусток экспрессионизма, который опять же впоследствии Брехт будет не слишком жаловать. Хотя известная брехтовская декларативность здесь уже присутствует в более литературном, нежели драматургическом варианте. Но главное, конечно, это представление абсолютной смуты, временного разлома, исторического и жизненного хаоса, в которых каждому надлежит сделать собственный выбор. Брехтовский протагонист на сей раз — солдат Краглер, вернувшийся в эту смуту после четырехлетнего африканского плена, утративший невесту Анну, беременную от другого, да и все прочее заодно. Пошатавшись по «революционным» кварталам и кабакам, он все же решает в конце концов наплевать на политические перипетии и, приняв неверную возлюбленную назад, залечь в тихий угол и начать «размножаться». Понятно, почему совсем не аполитичный Брехт отрекся потом от подобного «мещанства». Впрочем, им самим справедливо названного «реализмом». Уланбек Баялиев точно так же оказался во власти экспрессионизма с присущим ему «немецким» колоритом. Сценическая конструкция художника Юрия Гальперина напоминает все виденные зрелища подобного толка: какие-то «заводские» сооружения, трубы, люки, и все это в постоянном дымовом и шумовом обрамлении — выстрелы, взрывы плюс звучащие марши, песенки о мертвом солдате и убитом псе, разбавленные для контраста музыкой Моцарта. Брехтовская декларативность и «масочность» персонажей внятно реализуются режиссером на подмостках. Герои спектакля изрядно взвинчены и говорят на повышенных тонах, обращаясь не столько друг к другу, сколько апеллируя к публике. Им в помощь — «закадровый» голос самого Калягина, в преддверии антракта не рекомендующий покидать зрительный зал по причине внешних беспорядков. Персонажи не претендуют на индивидуальность и «отдельность» образа мыслей, а потому согласно режиссерским указаниям все время сбиваются в группы, сплоченные хоры, норовя взяться за руки. Актеры порой жонглируют несколькими ролями, меняя облик, их мимолетные герои то внезапно появляются, то исчезают навсегда без объяснения причин. Явно просолировать дано разве что самому Краглеру в замечательном исполнении Валерия Панкова. Это странное поначалу существо с изувеченным лицом постепенно обретает человеческие черты. Робкие приметы личности и поэта, потому что реплики Краглера написаны едва ли не белым стихом. Они столь образны, что уже одной речью своей Краглер — Панков явно выбивается из общего хора-хоровода. Да и в общей эстетической «грубости» молодому актеру удается уловить и передать блики не только экспрессионистских, но и душевных метаний. Его Краглер похож на пришельца из иных миров, которому предстоит освоить далекую от идеала цивилизацию — то ли бросить ей вызов, то ли без следа раствориться. Впрочем, если спроецировать сочиненную Брехтом сценическую ситуацию на нынешнюю житейски-театральную, то на месте Краглера запросто может оказаться и сам Баялиев. Которому точно так же приходится осваивать иные, уже не добросердечно-ученические реалии, но весьма жесткие профессиональные. И так же сделать собственный выбор: раствориться ли в бесформенной режиссерской массе или пойти своим путем?